Амулет князя - Ольга Яновская

Не успел ведун ничего сказать, как двое помогли ему поднять руки, и старейшина показал Оковы.

– Я не убивал! – крикнул Павел, рванулся, но тут же задохнулся от удара в живот.

Ледяной холод сковал запястья, когда старейшина надел Оковы Магнуса на Павла. Запылал болью шрам, оставленный на ладони умершим колдуном.

– Тащите его к столбу, – приказал Михей. – Пора ему отвечать за убийства.

Павла тащили по площади, он смутно различал собравшихся людей, слышал ропот и отдельные крики. Проклятия и угрозы раздавались все чаще и громче.

Воины втащили его на деревянный помост и поставили к столбу. Кто-то завел руки за столб и крепко связал. Другие, не особо осторожничая, обвязали веревками вокруг груди, пояса, ног и горла. Последнее оказалось особенно болезненно, потому что озлобленные люди постарались прижать посильнее. Павел захрипел, напряг мышцы, силясь вырваться. Он понимал, что бесполезно, конечно же, но в нем пылали злость и отчаяние, он не хотел умирать только потому, что эти люди боялись его, чужака. И при первом же случае обвинили во всех бедах.

Перед ним встал старейшина. Он мрачно смотрел, как веревку на горле немного ослабили, давая возможность судорожно дышать парню и кашлять.

Наконец, все отошли. И тогда старейшина сказал:

– Мы приняли этого человека в наш поселок, обучали его, давали кров, пищу и нашу защиту. Он просил помощи, и мы не отказали.

Ропот разнесся над площадью, угрозой навис над Павлом. Он всматривался в лица людей, которые еще утром улыбались ему. Взгляд парня остановился лишь на одном. Марика, дочка Тита, стояла в стороне, по щекам катились слезы, но она не вытирала их.

Павел встретил ее взгляд и прошептал: «По-мо-ги…»

– Не надейся, – старейшина подошел к нему вплотную и прошипел в лицо: – Никто не станет помогать тебе. Ты убивал наших близких. Ты хуже тех тварей, которых мы истребляем. Они хотя бы нападают в открытую.

– Я не убивал… – прошептал Павел в который раз.

– Не смей больше врать, – вкрадчиво сказал старейшина. – Хватит с нас. Мы послали за судьей. Завтра на рассвете он решит твою судьбу.

Михей спустился с помоста, когда его догнал вопрос Павла:

– Что вы скажете Никите и Яре, когда они вернутся? Вы даже не позволили мне защищаться!

Старейшина остановился, но оборачиваться не стал. Молчал, молчали и люди, ожидая ответа.

– Расходитесь, – распорядился он. – Завтра на рассвете судья решит его судьбу. Сейчас у нас достаточно дел, которые важнее колдуна-убийцы.

Павел наблюдал, как редеет толпа. Позвякивая оружием, жители расходились по своим делам. Бросив последний взгляд, ушла и Марика.

Так прошло несколько часов. Пить хотелось нестерпимо, болело обожженное на солнце лицо. Соболев облизывал пересохшие губы, но от этого становилось только хуже. Проклятое солнце словно прилипло к небу, не желая опускаться за горизонт.

Соболев подумал, что напрасно оставил куклу в доме, а не взял с собой, как обычно. Хотя как бы он смог достать ее из кармана и попросить о помощи? Сейчас даже рукой пошевелить и то проблема.

* * *

Солнце клонилось к закату, медленно к ногам парня подбиралась спасительная тень.

Он смотрел на серую полоску с такой надеждой, словно мог заставить ее двигаться быстрее.

Вокруг текла обычная жизнь. В стороне за домом старейшины тренировались Серые Псы. Павел слышал команды, звон клинков – явно разминались старшие воины. Женщины в основном были заняты приготовлением пищи, по площади разносились соблазнительные запахи, и Павел сглотнул слюну, вспомнив, что последний раз ел рано утром.

Когда тень укрыла его с головой, самую малость стало легче. Павел уже подумал, что хуже не может быть, и с нетерпением ждал прохладной ночи, когда в щеку ударил первый камень. Соболев разлепил глаза и увидел, как собравшиеся дети подбирают камни.

– Нет… – прохрипел он. Не имея возможности не то что увернуться, а хотя бы закрыть лицо, Павел мог только зажмуриться и терпеливо сносить удары. Мелкие камешки почти не причиняли вреда. Брошенные детской рукой, часто падали у ног узника, не долетая. Но все чаще под общий хохот камни попадали в лицо, – более старшие упражнялись в меткости.

– Что вы делаете, поганцы? Убирайтесь!

Павел узнал голос Марики и мысленно вздохнул с облегчением. Послышались мягкие шаги, плеск воды, и к лицу парня прикоснулось холодное мокрое полотенце. Освежающие капли потекли по горячей коже, даря облегчение. Он радостно выдохнул, едва не повисая на веревках от нахлынувшей слабости.

К губам прикоснулся край чашки, и Павел стал жадно пить воду.

– Марика!

Чашка дрогнула в руках девушки, отчего расплескалась оставшаяся вода.

Соболев открыл глаза и увидел, что к ним идет старейшина, и судя по всему, настроение у него не радостное.

– Кто тебе позволил поить колдуна? – рявкнул он, нависая над хрупкой Марикой. Но девочка и не думала пугаться. Она аккуратно положила полотенце в миску с водой, неторопливо подняла чашку и только после этого обошла Михея и стала спускаться с помоста.

Старейшина выглядел так, словно получил дубиной по голове. Он смотрел вслед неторопливо уходящей девочке и молча разевал рот. Никогда прежде за Марикой не водилось такая наглость или уверенность, – что именно Михей, похоже, так и не решил.

И лишь когда Марика скрылась в доме, старейшина обернулся к Павлу. Во взгляде читалось такое, отчего захотелось провалиться сквозь землю.

– Что ты с ней сделал? – спросил Михей, видно было, с каким трудом он сдерживает ярость.

– Ничего.

– Врешь, колдун. Значит, мало Оков, чтобы лишить тебя колдовства. Вот уж не думал, что в тебе столько силы. Как ты это сделал? Как околдовал ее? Заговор какой-то?

Павел молчал. Совершенно не представляя, что можно сказать. Ему же не поверят, хоть пляши он тут польку-бабочку.

– Ну, подожди, – продолжал бесноваться Михей, – больше ты не произнесешь ни слова!

Не успел Соболев испугаться, как старейшина подозвал проходящую мимо женщину и взял у нее полотенце.

– Будешь молчать до самого прихода судьи. Вот тогда и попробуешь на нем свои колдовские штучки.

Он обвязал рот пленника и завязал концы за столбом. Теперь Павел не мог даже головой качнуть.

– Вот теперь попробуй поколдовать. Смотри на меня сколько влезет, хоть язык себе откуси, мне все равно.

И направился к дому.

Ночь принесла прохладу, как Павел и надеялся. Он спал, изможденный и опустошенный.

– Проснись, Волчонок, проснись.

Он недовольно замычал, но кто-то упорно тряс его за плечо. Он открыл глаза, но ничего не смог разглядеть. Ночь была темной, да и зрение не слишком хорошим.