Калипсо - Ингар Йонсруд

– Педер Расмуссен – умный человек. И злобный. Если вы не верите мне, оцените хотя бы факты.

Фредрик посмотрел Коссу прямо в глаза.

– Почему Каин просто не пришел в полицию? Вместо этого он хочет, чтобы мы пришли сюда. Нас заставляют действовать, потому что он утверждает, что Лин в опасности. Что, если он лжет? Мы не планировали и не анализировали ситуацию. Мы не думаем взвешенно.

Слово взял Андреас. Его голос был холоден.

– Твоя вера в какую бы то ни было причастность Педера Расмуссена к этому делу преувеличена, Фредрик, слишком преувеличена. У нас нет никаких доказательств, что здесь есть какая-то связь. Никаких. Кроме заявлений парочки сотрудников разведки.

Фредрик поднял трясущийся палец.

– А твое отношение к Педеру Расмуссену, Андреас, в высшей степени непонятно!

Глаза Андреаса сузились. Крылья носа завибрировали. Фредрик заметил, что Косс их рассматривает.

– Что это происходит между вами?

Он покачал головой и опустил взгляд.

– Ничего.

– Слушайте. Давайте я войду. Без оружия. Отряд прикроет выходы, чтобы никого не выпустить.

На гладком лбу Косса появилась глубокая морщина.

– Твою мать, ты серьезно склонен к суициду. Сначала ты представляешь версию, будто кто-то хочет взорвать здание. А потом предлагаешь ворваться туда. В одиночку и без оружия?

– Не в одиночку, – голос Кафы прозвучал решительно. – Не знаю, правильно ли то, что говорит Фредрик. Но звучит так, что Педер Расмуссен вполне способен провернуть такое. Я точно знаю, что мы с Фредриком – не его цель. Двое совершенно обычных полицейских… Расмуссен не предпримет такого нападения, если мы просто зайдем внутрь.

Косс довольно долго смотрел на нее. Провел рукой по волосам, взглянул на снег, растаявший на ладони, и кивнул. Андреас отвернулся.

Вход зиял как беззубая пасть, и когда толстая пленка, закрывавшая его, скользнула позади, они остались одни.

Фредрик посмотрел на Кафу. В полутьме ее глаза сверкали. Одну руку она положила на пистолет в кобуре, а второй выудила из-за пояса фонарь и протянула его Фредрику.

– Спасибо.

Фредрик попытался изобразить улыбку. Он благодарил не только за фонарик.

В резком луче света мерцали железные балки. Из бетонного плато торчали толстые пластиковые трубы и кабели электричества.

Основание здания было размером с хоккейное поле, а через окна без стекол пробивалась вьюга. Ненадежная ледяная корка покрывала пол. Посередине здания возвышалась квадратная конструкция, шахта лифта, и лестница, ведущая на этажи выше.

Пройдя первые ступеньки, Фредрик остановился. Прислушался. Ничего.

– Каин? Синдре Борх? Это Икбаль и Бейер. Из полиции. Как мы и договаривались.

Бетон отбросил его слова ему же обратно.

Этажом выше серые стены протянулись во всю длину здания. Коридор с зияющими дырами в недостроенные квартиры. Здесь тоже ни души. Фредрик заглянул в отверстие шахты лифта. Луч фонаря, едва доставая до дна, осветил там острые концы армированного железа и лед. Он посветил вверх. Гладкие холодные стены. Что это за звук? Это ветер воет между этажами?

Еще выше их встретил порыв ветра, принесший с собой легкие танцующие снежинки. Кафа на корточках впереди, готовая достать оружие, Фредрик позади, положив руку ей на плечо. Он был рад, что она с ним. По-настоящему рад.

Между четвертым и пятым этажами Кафа резко остановилась. Он увидел, как маленькая рука легла на рукоятку пистолета. Пар от мороза выходил резкими толчками. Что-то привлекло ее внимание. Фредрик напрягся. И вот. Тонкая, режущая металлическая песня. Затем послышался топот тяжелых шагов и напряженное сопение.

Ему позвать еще раз? Она кивнула.

– Синдре Борх? Это полиция.

Тишина.

Во рту пересохло. Пуленепробиваемый жилет тяжестью давил на плечи, тянул вокруг талии, казалось, невозможно наполнить легкие до конца. Его рука моментально вспотела. Кафа положила свою руку на его.

– Готов?

Она достала оружие из кобуры. Обеими руками взяла «Хеклер и Кох», выпрямилась и решительно зашагала вперед.

В жизни иногда в нас просыпаются животные. Отбрасываются тысячи лет эволюции, и наши тела реагируют так, словно мы человекообразные обезьяны или свиньи. Поры наполняются грязью. Едкой вонью страха. Запах настиг их, когда они были на вершине лестницы.

Здесь они снова оказались в темном коридоре из бетона. Тут так же зияли отверстия для окон. Снег и лед под подоконниками, холодный, пронизывающий ветер. Но стены были изрисованы. Грубые, глубокие царапины от неразборчивых слов. Рисунок изображал ребенка с отрубленной головой и нависшей над ним мощной рукой.

Каин стоял на расстоянии длины человеческого тела от них. Во рту выступила пена, дикие глаза, едва заметные из-под капюшона, бегали. Подмышками сильные пятна пота. Он топнул по полу. Загнанный в угол зверь с ледорубом в руке.

В потолке над кроватью был вбит крюк, и оттуда свисала капля. Долгое время Каин просто стоял и смотрел на нее. Из-за холодного влажного воздуха рисунок на стенах запузырился и отшелушился. Цемент на потолке был зернистый и грубый, и тонкая струйка воды тянулась по полу к заржавелой железной решетке над вонючим сливным отверстием.

Восемьдесят четыре. Восемьдесят пять. Восемьдесят шесть. Восемьдесят… и она отрывалась. Через каждые восемьдесят семь секунд ледяная капля приземлялась на сжавшееся тело.

Он купил жареную говядину, креветки с майонезом и яблочный сок. Хотел, чтобы Лин поела, но она не пошевелилась. Когда он попытался поднять ее, она еще больше свернулась в позу эмбриона. Одно из ее запястий туго сжимали железные наручники. Лин ничего не сказала, когда он аккуратно передвинул сталь по руке, чтобы она не поранилась. Ее взгляд оставался пустым, когда он потряс цепь, протянутую от крюка до другого конца наручников. Цепь была длиной как раз чтобы Лин задом доставала до керамического кольца унитаза. Крюк не поддавался. Не двигался. Лин продолжала лежать, схватившись за украшение, которое он подарил ей.

Брат сильно бил ее. Как будто это ее вина. Лучше бы он никогда не рассказывал брату то, что видел, стоя у квартиры Лин. Полицейских, рывшихся в ее квартире.

Ее побег заметили, и брат винил ее за это.

Когда отец называл его Авелем, Каин удивлялся. Или это была идея матери? Матери и этой танцовщицы, Ингеборг Бальтерцен. Однажды он стоял за дверью и стучал, зовя мать до тех пор, пока они не закончили друг с другом, лежа в постели обнаженными.

Каин. Как она могла знать, что я Каин? Что, если мать ошиблась? Что, если я Авель?

Сколько человеческих жизней может стоить одна человеческая жизнь? Больше одной. Но теперь долг возвращен. Они так решили. После русского все кончено. И тем не менее, брат не хотел их отпускать. А как он обращался с Лин! С какой силой он бил ее!