Бьющееся стекло - Нэнси-Гэй Ротстейн

— Работать в правительстве, — прозвучал незамедлительный и прямой ответ.

— Мне нравится, когда человек точно знает, чего он хочет. Но хотеть мало: откуда у тебя уверенность в том, что тебе представится такая возможность?

— Я уже являюсь вице-президентом Лиги молодых либералов Канады, причем занял эту должность до того, как поступил в Стэнфорд. Организационный комитет последнего съезда попросил меня вернуться, чтобы заняться выдвижением делегатов, и я обеспечил прохождение всех кандидатов до единого. В молодежном парламенте меня избирали премьер-министром. Я изучал политические науки, возглавлял студенческие политические организации, и все семь лет обучения в университете состоял в политических дискуссионных клубах. Вот такие дела. Конечно, в политике ни в чем нельзя быть уверенным, но мне кажется, что для начала у меня не такие уж плохие позиции.

— Стало быть, тебя привлекает власть. Ну что ж, дело неплохое.

— Нет, не власть сама по себе. К тому же реальная власть у нас принадлежит средствам массовой информации, особенно телевидению. Журналистам и ведущим, которые воздействуют на подсознание людей, исподволь внушая им, как думать, за кого голосовать… В политике меня привлекает не столько власть, сколько возможность принести пользу обществу. Вносить свой посильный вклад… Моя докторская диссертация в Стэнфорде называлась «Организация государственного управления в новообразованных африканских странах». Я предложил модели, в соответствии с которыми следует формировать правительственные структуры в таких государствах.

— Вот как, ты к тому же идеалист. Для политика это небезопасно.

— Я — тот, кого вы могли бы назвать идеалистом, стоящим на твердой почве. Идеалистом-прагматиком, если вам нужен ярлык. Свои возможности я оцениваю трезво, но у меня определенные способности и желание, если повезет, показать это на деле. Работая на благо моей страны.

— А когда собираешься вернуться домой?

— Это моя последняя поездка, во всяком случае, на некоторое время. Конечно, было здорово получить стипендию Вудро Вильсона и поучиться в Стэнфорде. Там отличные профессора… Да и погода в Калифорнии не то, что дома, — добавил он с заразительной улыбкой. Эта ремарка, как впрочем и предыдущие, были обращены непосредственно к ее отцу. — Но я хочу вернуться в Канаду. Взяться за дело. Намерен, если можно так выразиться, репатриироваться в Оттаву.

Джордж поднялся и поставил свой напиток на отделанный шпоном низенький, высотой по колено, столик, стоявший между собеседниками: крошечный выступ с краю не позволил бутылке соскользнуть и упасть в песок.

— Ты патриот. Хочешь вернуться к своим корням. Мне это нравится.

Мистер Айн пригласил Джорджа составить ему и его семье компанию за ланчем в пляжном кафе, и тот с благодарностью принял приглашение.

— Что тебе заказать, Джордж? — спросил отец Диди, заметив, что молодой человек даже не заглянул в меню.

— Меня устроит все, что закажете вы, сэр.

— Хорошо. Тогда мы закажем печеночный паштет и морского окуня. На четверых. И чтобы было две рыбины, а не одна здоровенная… Так вкуснее, Джордж. Само собой, мое обычное вино: Эвиан и Балуа. Ну и малину.

— Стэнли, спасибо, но я обойдусь без десерта, — вмешалась его жена. — Мне только мой обычный кофе с молоком.

— Не нужно малины для миссис Айн, — сказал он, внося поправку в заказ. — Просто кофе с молоком. И подайте его после ланча. — Мистер Айн доверительно подался к Джорджу и добавил: — Моя жена, она сущий хамелеон. В какую бы страну ни попала, мигом перенимает местные обычаи по части еды. Хелен, дорогая, верно я говорю? — Он любовно потрепал ее по плечу. — Кто хочет что-нибудь еще?

Джордж не отказался ни от чего, предложенного отцом. Если он и имел привычку экономить на еде, то явно забывал о ней, когда его угощали.

В три часа родители поднялись, чтобы, как всегда, уйти с пляжа.

— Ну а вы, молодежь, — сказал отец Диди, повернувшись к Джорджу, — чем собираетесь заняться вечером?

— Еще не знаю, сэр. Вообще-то я хотел предложить Диди прокатиться на мотоцикле. Если она не против…

— Конечно, не против, Джордж. Только так и можно по-настоящему посмотреть Канны, — сказал мистер Айн, что стало для Диди полнейшей неожиданностью.

Вечер выдался чудесный, по-настоящему средиземноморский. Воздух прогрелся так, что было тепло и в девять часов. Они прокатились вдоль Круазье — одну сторону набережной обрамляла пышная зелень королевских пальм и сикамор, по другую темнело во всем своем великолепии море. И повсюду во множестве сияли огни: светились окна выстроившихся по берегам залива отелей и фонари на яхтах, бросивших якорь в гавани. Цепочки зажженных лампочек очерчивали контуры стоявшего на якоре в Новом Порту круизного теплохода: он был виден отовсюду, где они проезжали, и оттого казался молчаливым хранителем побережья. А на висевшем над городом утесе стояла тоже расцвеченная иллюминацией сторожевая башня десятого века Кануа Каструм.

Диди нравилось, как во время езды обдувает ее лицо соленый морской воздух: это бодрило, вызывая неожиданный прилив сил.

Джордж знакомил ее с местными достопримечательностями, о которых не упоминалось ни в одном путеводителе. Никогда раньше она не воспринимала Канны такими. Он показал ей выставленные возле прибрежных ресторанов огромные корзины, где громоздились груды свежей рыбы, крабов, креветок и устриц: владельцы этого товара, по большей части тучные мужчины в белых фартуках, ревниво поглядывали на конкурентов, оценивая на глазок качество их продуктов. Мотоцикл кружил по лабиринту аллей и переулков позади главного бульвара. Они завернули на рыбный рынок — сейчас он был пуст и безлюден, но, как пояснил Джордж, еще до рассвета рыбаки выложат утренний улов на разборные деревянные лотки. Подпрыгивая на ухабах булыжной мостовой, они пронеслись по аллее, вдоль которой тянулись не закрывавшиеся до утра ресторанчики и кафе, а прямо на тротуаре выступали уличные артисты: мастер пантомимы, скрипач и трио гитаристов.

Он остановил мотоцикл перед кондитерской, где заказал кремовый наполеон и засахаренную слойку. Хозяин подобрал эти лакомства с любовным вниманием и передал через прилавок белую коробочку с видом человека, едва решившегося расстаться с величайшей драгоценностью. Уже с этой покупкой они сделали еще один круг, вернулись к главной магистрали, где он оставил на цепи мотоцикл, и отправились прогуляться пешком. В траве неподалеку от пешеходной дорожки Джордж отыскал два бирюзовых металлических стула, которые тут же перенес на широкий желтый уступ, откуда открывался вид на Средиземное море. Предложив один ей и непринужденно усевшись на другой, он сказал, протягивая ей сласти:

— Voila. Pour vous, mademoiselle[2].

Она взяла кусочек торта, оставив ему шоколадный наполеон. Тонкие засахаренные пластиночки нежно таяли во рту.

— Le petit gateau est tres deliceux…[3]— неуверенно откликнулась она на тот же лад и тут же спросила: — Как мой французский?