Стальной лев. За Родину! За Троцкого! - Иван Евграшин

Инициатором расследования был Лев. Ты понимаешь, что такие результаты могут ударить по тебе как по Наркому национальностей? Может все это означать, что Лев Давидович ведет против тебя какую-то сложную, многоходовую комбинацию?

Тут уже задумался Сталин. Он встал и начал расхаживать вдоль стола, курительную трубку он при этом крутил в руках.

– Коба, давай уже закуривай, – не выдержал Феликс Эдмундович. Иосиф Виссарионович закурил.

– Не думаю, Яцек. Не похоже, что Лев под меня копает. Он уже мне сообщил все, что ты мне сейчас рассказал, в общих чертах, а о результатах нашей проверки ты знаешь. Я бы сказал, что он сообщил мне даже больше, – Сталин подошел к сейфу, открыл его и достал из папки депешу Троцкого.

– Ознакомься, Феликс. Мне кажется, что дело совершенно не в Троцком. Он-то как раз на нашей стороне. А вот некоторые моменты меня действительно очень смущают. Прочитай сам, – с этими словами он передал депешу председателю ВЧК. Дзержинский взял в руки шифрограмму и начал внимательно ее читать. Во время чтения он несколько раз удивленно хмыкал, покачивал головой и, прочитав, поднял глаза на Сталина, который спросил:

– Что скажешь, Яцек?

Феликс Эдмундович промолчал и начал перечитывать документ снова. Иосиф Виссарионович отошел к окну и молча курил, глядя на улицу. Так продолжалось минут десять. Наконец Дзержинский отложил уже несколько раз прочитанную шифрограмму. Он встал и, подойдя к окну, встал рядом со Сталиным. Немного помолчал.

– Коба, ты понимаешь, что это может означать?

Они молча стояли еще несколько минут. Потом Сталин задал вопрос:

– Феликс, как ты считаешь, это может означать спланированную акцию, которая направлена на то, чтобы лишить нас ресурсов, хлеба, поссорить с крестьянством? – потом подумал и как бы невзначай добавил: – В Оренбурге эту политику проводили через Ревкомы.

Дзержинский покосился на Наркома национальностей, после чего опять посмотрел в окно.

На улице кружился и падал снег. Во дворе штаба механик копался в моторе автомобиля Сталина. В углу, слева, стояла полевая кухня, возле которой стояла очередь солдат с котелками и там же выдавали хлеб. Внимание Феликса Эдмундовича привлекли двое.

Возле кухни разгорался спор между солдатом, который, судя по бороде и основательности всего своего облика, был из крестьян, и казаком. Эти двое не поделили буханку хлеба. Спор становился все жарче, и к спорщикам уже начали подтягиваться их товарищи и окружать зеваки. Наконец, видимо, не сдержавшись, казак залепил солдату оплеуху. Тот ответил. Спорщики начали мутузить друг друга.

Сталин тоже смотрел на происходящее.

– Посмотри, Феликс, на эту драку, нас ждет именно вот это. Если их сейчас не остановить, они поубивают друг друга. А ведь они не одни, у них есть товарищи, которые их поддержат. Разве не так?

Разгоревшийся конфликт уладили ждавшие Дзержинского чекисты, которые как раз в это время вышли на улицу покурить. Один из них выстрелил в воздух, а другой бросился растаскивать спорщиков. Через пару минут конфликт был улажен. Спорщики разошлись. Толпа еще пару минут обсуждала происшествие, а потом быстро рассосалась.

Дзержинский, который, не отвлекаясь, наблюдал все происходившее с начала и до конца, произнес:

– Ты знаешь, Иосиф, а ведь все так и есть. Они передерутся и без нас. Только масштаб будет не такой. В этом конкретном случае мы еще смогли их развести в разные стороны, – он помолчал. – А ты представь, что будет, если мы продолжим так же, как в Оренбурге? Кто и как остановит это? Сегодня чекисты стреляли в воздух, а завтра крестьян и казаков пулеметами расстреливать будем? Справимся?

Сталин ответил не задумываясь:

– Нет, без бойни не справимся, Феликс. А бойня будет. Большая и очень кровавая. Кому это нужно? Нам? Партии? Ленину?

Дзержинский усмехнулся.

– Ты знаешь, Иосиф, единственное, в чем я точно уверен, это в том, что Троцкому это не нужно вообще. У него с казаками и так проблемы. Именно ему как раз не нужно такой бойни, какую в Оренбурге устроили Ревкомы. Ему казаки в армию нужны.

– А кому нужно это, Яцек? Кому нужен террор в стране, кроме ее врагов?

После этих слов Сталин опять замолчал. Дзержинский повернулся к нему и, глядя в глаза, прямо спросил:

– Коба, ты тоже считаешь, что это нужно товарищу Андрею?

– Да, – взгляд Сталина был не менее прямым. – Я тоже так считаю. И уверен, что Лев думает так же. Иначе он никогда бы не высказался в своем послании столь прямо. Ведь он практически назвал товарища Андрея виновником происходящего. Лев очень нам доверяет, если позволяет себе делиться с нами такими мыслями. Особенно такими. Ты знаешь, что один брат у Андрея – бывший американский банкир, а другой – офицер Антанты? И самое интересное, что это мы его натолкнули на эту мысль, точнее, твой Наум Эйтингон. Таким образом, Льва даже нельзя назвать инициатором этой идеи.

– Ты думаешь в эту сторону? Почему? – Дзержинский вернулся за стол, сел и приготовился слушать. – Рассказывай, Иосиф. Ты ведь уже сделал какие-то выводы. Так что слушаю тебя, дорогой.

Иосиф Виссарионович вздохнул и, достав чистый лист бумаги, написал на нем семь вопросов, которые до этого задал себе, после чего положил рядом шифрограмму Троцкого и еще раз, теперь уже вслух, изложил свои мысли по поводу Красного террора, Каплан, эскалации Гражданской войны, убийства царской семьи, казачества. Закончил он мыслями о самоуправстве Свердлова и про то, к чему все это ведет.

– Теперь посмотри на вопросы Троцкого, Феликс. Эти вопросы те же, что задаю и я. Конечно, другими словами и по-другому расставлены акценты. Но это и правильно. Разница только в том, что Лев задает эти вопросы с чисто практической точки зрения. Ему мешают казаки. Он против решения этого вопроса военными методами, начал искать путь и натолкнулся на это все.

Решив, что Наркома национальностей это касается в первую очередь, Лев и написал вот это письмо. Кроме того, он знает, что здесь ты и что я обязательно тебя ознакомлю с его депешей. Может быть так, что мы не правы?

Сталин встал, прошелся по комнате несколько раз явно в сильном волнении, потом вернулся и, сев, обратился к соратнику:

– Феликс, неужели мы, и я, и Лев, правы? Что же тогда делать? Как ты думаешь?

Феликс Эдмундович встал со стула и подошел к карте Пермской губернии, висящей на стене. Долго и очень внимательно изучал он изгибы Камы, думая о том, что жизнь – как эта река, такая же извилистая, местами глубокая, где-то мелкая. Где-то берега этой извилистой реки были в крови, а на каких-то участках берега будущей весной появятся цветы. Потом он поймал себя на мысли, что он думает совершенно не о том, о чем нужно, и усмехнулся, поймав себя на мысли, что на Каму надо периодически посматривать. Думать помогает.

«Почему не о том? Как раз о том, о чем надо, и думаю. Только тут уже не надо думать, выводы сделаны и выводы правильные. Пора делать», – подумал он про себя. Еще немного постоял у карты, а потом, повернувшись к Иосифу Виссарионовичу, сказал: