Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

Крупный чиновник Коллегии иностранных дел молдаванин А. С. Стурдза вспоминал, что когда Грибоедов искал себе новое назначение, то Стурдза предложил ему на выбор два места: Филадельфию, где временным поверенным был барон Тейль, или снова Тегеран, где миссией руководил Мазарович. Грибоедов познакомился с обоими посланниками, находившимися в то время в Петербурге, и остановил свой выбор на Тегеране.

С этого момента начинается постепенный рост Грибоедова в чинах: в июле того же 1818 года он становится титулярным советником, в январе 1822 года — коллежским асессором, а потом и надворным советником. Здесь в Тегеране в 1821 году шах награждает его своим орденом. За содействие в подписании Туркманчайского трактата с Персией он был отмечен и царским правительством: получил следующий чин статского советника, денежную премию и был награждён орденом Святой Анны 2-й степени с бриллиантами. По окончании службы в Персии, 19 февраля 1822 года его перемещают в канцелярию главноуправляющего Грузией графа И. Паскевича Эриванского секретарём по иностранной части.

Отношение людей, окружавших тогда Грибоедова, было весьма неоднозначным. Так, Н. Н. Муравьёв (1794–1866), участвовавший в Бородинском сражении 1812 года, повидавший жизнь и длительное время служивший на Кавказе, в октябре 1818 года сделал в дневнике такую запись: «…видел Грибоедова. Человек весьма умный и начитанный, но он мне показался слишком занят собой». Мягкая предвзятость старого «кавказца» к «петербуржцу» вполне объяснима: в это время Муравьёв близко сошёлся с А. И. Якубовичем (1792–1845), вызвавшим А. С. Грибоедова на дуэль, и выполнял роль секунданта своего военного собрата. Якубович мстил Грибоедову за гибель своего друга, павшего на дуэли в Петербурге от пули приятеля Грибоедова. Впрочем, Муравьёв и секундант и коллега поэта Амбургер пытались предотвратить дуэль и решить спор мирным способом, но уговорить вспыльчивого до бешенства Якубовича взять свой вызов обратно не было никакой возможности.

Якубовичу ничего не стоило отправить нашего поэта в мир иной значительно раньше отпущенного ему срока, но он проявил великодушие и решил только ранить Грибоедова, так что целился ему в ногу, но в результате отстрелил ему палец на руке. Грибоедов, стрелявший вторым, был настроен куда более решительно: он целился в голову противника, но промахнулся.

Неисповедимы пути Господни! Они словно нити самым причудливым образом связывают незнакомых доселе людей. По неподтверждённым данным, в одну из миссий Грибоедова в Персию в 1820-х годах его сопровождал Николай Степанович Алексеев (1788–1854), товарищ А. С. Пушкина по кишинёвской ссылке. Другой лицейский товарищ Пушкина, Вильгельм Кюхельбекер, находился в это время с Грибоедовым в самых тесных отношениях: он служил в Тифлисе чиновником по особым поручениям при генерале А. П. Ермолове (1777–1861) и был свидетелем написания «Горя от ума». Вместе с Катениным «Кюхля» и Грибоедов входили в литературную группу так называемых младших архаистов. В отличие от Грибоедова дипломатическая карьера Кюхельбекера оборвалась внезапно там же, где началась. Никаких особых поручений он в Тифлисе не выполнял, и Ермолов в мае 1822 года был вынужден отправить бездельника в Россию, использовав в качестве предлога для высылки его участие в дуэли с чиновником Н. Н. Похвисневым. Кюхельбекер продолжал помнить Грибоедова. 10 июля 1828 года он из Динабургской крепостной тюрьмы написал Пушкину письмо, в котором интересовался, «получил ли Грибоедов мои волоса?».

Проживая и продолжая службу в Тифлисе, Грибоедов не переставал заниматься Персией. Очевидно, что на тот период он был в Коллегии иностранных дел России главным экспертом по этой стране. Именно с ним вице-канцлер и статс-секретарь граф Нессельроде ведёт переписку по важным вопросам, имевшим касательство к Персии и Турции. В письме № 2096 от 25 декабря 1823 года он пишет Его Высокородию А. С. Грибоедову:

«Милостивый государь Александр Сергеевич!

Мирным договором и торговою конвенциею, заключёнными в Туркменчае, предоставлено Российскому Министру в Персии, как равно Генеральному консулу и консулам иметь суд и расправу над российскими подданными. По сему обстоятельству имею честь при сем препроводить Вам ВЫСОЧАЙШЕ утверждённые правила, коими как ВЫ, так и Генеральный консул в Тавризе должны руководствоваться. Екземпляр сих самых правил приобщён к инструкции, начертанной для Г-на Амбургера[74], содержащийся в следующем у сего за открытою печатью пакете на его имя, который покорнейше прошу отправить по принадлежности.

По окончании войны с Портою Оттоманскою имеют быть составлены правила для Миссии и Консулов наших в областях сей Державы учреждённых. В то время может быть признано будет нужным делать перемены и в доставляемых ныне Вам правилах. А потому предоставляется Вам по сим последним сообщить Министерству Ваши мысли, как равно мнение Генеральнаго нашего Консула в Тавризе, могущие служить или к дополнению, или к перемене таких статей, кои поместным соображениям окажутся неудобными.

Пребываю с истинным почтением Вашего Высокородия покорнейший слуга граф Нессельроде»[75].

Главный дипломат Николая I питает явное уважение и доверие к Грибоедову, в предвидении завершения Русско-турецкой войны советуется с ним по важным вопросам установления будущих дипломатических отношений с Турцией и просит его высказать на этот счёт свои соображения.

Нужно отметить, что назначением в качестве посланника в Тегеран поэт сильно тяготился. К этому времени автор «Горя от ума» получил широчайшую известность в России и, по всей видимости, стал ощущать, что дипломатическая карьера не для него, критически оценивая свои чиновничье-административные способности. В ноябре 1828 года в письме из Тавриза он писал бывшей воспитательнице своей жены, П. Н. Ахвердовой: «Мне кажется, что я не вполне на своём месте, нужно бы побольше умения, побольше хладнокровия. Дела портит мой характер. Я делаюсь угрюмым; иной раз на меня нападёт охота остепениться, и тут уже я действительно глупею. Нет, я вовсе не гожусь для службы. Меня назначать не следовало. Мне кажется, что я не способен выполнять как следует служебные обязанности».

Совершенно очевидно, что поэта тяготила не дипломатическая стезя как таковая, а служба вообще. Уже в пути из Петербурга в Тегеран он почувствовал, что ему было «тошно от этой Персии, с этими Джафарханами», с которыми у него ничего общего не было и примитивные интересы которых вращались вокруг самых низменных для него вещей: власти и денег. Персы, как писал в то время один английский дипломат, дикие, мстительные, корыстолюбивые, ждали от «Грибоеда» только подачек, угождений и подарков.

Второй секретарь русской миссии К. Ф. Аделунг оставил яркое и впечатляющее описание кулинарных нравов персов, вознамерившихся угостить русских дипломатов и сопровождавших их офицеров кавказской армии: «Министр (Грибоедов. — Б. Г.) сидел во главе стола, по обе стороны от него сидели персы и мы, а в конце стола разместились офицеры гарнизона. Обед состоял по меньшей мере из тридцати блюд. Каждый раз вносили двухаршинную доску, на которой стояли блюда с пловом, дольмой и т. д.: второе блюдо, дольма, подавалось в двадцати видах; конечно, я почти ни к чему не притронулся, так как от этого грязного персидского стола пройдёт всякий аппетит. Всё плавало в бараньем жиру; тарелки с кушаньем оставлялись тотчас, чтобы дать опять место бесконечной дольме; запах остывшего сала и неприятный вид этой кислятины были мне противны. В промежутках между блюдами персы хватали стоявшие на столе фрукты и сладости, и всё это после того, как они опускали в жир свои грязные, с окрашенными в красный цвет ногтями пальцы».