Троллейбус без номеров - Александра Чацкая

– Уходи. И не возвращайся больше никогда, не говори со мной, не трогай меня, не прикасайся, не… – он уже даже не кричал, он визжал так, что другие больные смотрели на него круглыми глазами.

– Влад!

– Ну что же вы наделали, юная леди, – мягко сказал подбежавший Семен Егорыч. Он подхватил исступленного Владлена под руки и аккуратно затолкал ему в рот какое-то лекарство. Тот успокоился и замолчал, глупо и прямо глядя перед собой в никуда. – Он только-только уходил в ремиссию. Ну, что, порадовались? Посмотрели на то, как люди в больнице живут? Может, еще придете?

– Отпустите меня домой, пожалуйста, – тихо сказала Саша сквозь слезы. – Я хочу к маме.

Словно сомнабула, Саша двигалась по коридорам больницы, теребя бесполезный уже пропуск. Все было кончено. Все разбилось, как хрустальная ваза. Охранник что-то кричал ей вслед, когда Саша выбежала из больницы, перепрыгнув через турникет, но ей было плевать. Ей уже на все было плевать.

А потом Саша опустилась на скамейку в каком-то сквере – и дала волю слезам. Она никогда так не рыдала, как в тот день. Все было кончено. Отныне и навек.

Вы когда-нибудь слышали о Саше Мамонтовой? О девочке, которая потеряла все, а потом снова научилась летать? Учиться летать всегда больно, ведь ты так испуган, что вовремя забываешь делать взмахи – и несешься камнем к земле. А еще ты можешь возгордиться и воспарить к небу, будто Икар – и увидеть, как плавятся и опаляются солнцем твои руки.

Если вы еще не слышали о Саше Мамонтовой, то самое время узнать. Узнать и прочувствовать на своей шкуре, что это такое – учиться летать.

В голове у Саши было пусто. Звенела мартовская капель, за окном лаяли собаки. Кричали дети – дети всегда кричат, когда радуются. И самой Саше сейчас тоже жутко хотелось, чтобы исчезли куда-то все эти стены, и она стала бы самой собой: маленьким испуганным ребенком, который отчаянно хочет, чтобы мама пришла и спасла ее. Только вот мама не поможет.

Саша обнимала себя руками, вспоминая о том, как им с Владом было хорошо – и в этот момент отчетливо поняла, что этого больше не случится. Никогда Владлен больше не будет с ней летать, и они не будут рыться в заброшенных библиотеках, выискивая что-нибудь особенно безумное и интересное в чертогах разума, не будут убегать от чего-то жуткого и безликого, когда и страшно, и весело. Саша все потеряла.

Теперь, при мысли о Владлене, она видела не улыбчивого сухопарого мужчину с черными кудрями, а психически больного, скорчившегося на кушетке в смирительной рубашке. Он не буйный, нет. Просто овощ. Лежит целыми днями и путешествует по созданным им мирам в голове.

От воспоминаний Сашу затрясло. Она поморщилась и задрожала, зажмурившись. Хватит. Этого больше не случится. Не случится никогда. В конце концов, их дружба с Владленом и так была слишком светлой и длилась странно долго для такого знакомства. Она это заслужила. Она ведь слишком много грубит матери, хамит учителям и практически не ходит в школу. Так ей и надо, набитой дуре.

– Навоображала себе невесть что, – тихо сказала Саша. – Напридумывала себе добрых друзей, которые за тебя в огонь и воду, насочиняла того, чего на самом деле не бывает. Хватит. Пора жить в реальном мире.

Словабыли тихими-тихими и не значили вообще ничего. Саша прекрасно понимала, что, в какой сон она бы не провалилась, Владлен все равно будет ждать ее там. Либо настоящий, либо навеки застывший в ее голове счастливый образ поэта, который скажет нужные и правильные слова, которые Саша так хотела бы услышать – и что-то в ее сердце снова встанет на место.

Жутко раскалывалась голова. Подступила тошнота к горлу. Накатила жуткая слабость, и Саша осела на кровать, и опустила веки – перед глазами крутились славные желто-зеленые мушки. Наверное, это оттого, что Саша слишком много спала. И спит.

Саша посмотрела на пыльную комнату, отделенную занавеской. На украденный из библиотеки учебник рисования, покрытый толстым слоем пыли. На нетронутые книги, которые она так хотела почитать. И на таблетки в блистерах, лежащие на столе. Желтые, синенькие, таблеточки без названия, аккуратно разложенные по дням, чтобы случайно не произошло передозировки.

Осознание накатило на Сашу, как на город обрушивается цунами. Сердце зашлось дикой болью, и она щипала и тыкала саму себя, пытаясь понять, во сне она или нет. Вся суть проблемы состояла в том, что сны в последнее время ей снились настолько красочные, что невозможно было понять, спит она или нет.

Саша вспомнила советы Владлена – воспоминание больно кольнуло по сердцу – и посмотрела на себя в зеркало. Ее лицо, никаких изменений. Рыжая, веснушчатая – правда, пузо почему-то исчезло. Видимо, за все то время, пока она спала, организм отчаянно боролся со стрессом, перерабатывая и перерабатывая жировые отложения. Хоть какой-то плюс.

Все еще не до конца понимая, что происходит, Саша бочком прошествовала на кухню, решив заварить себе кофе. Она не любила кофе – слишком уж горький и вяжет на языке – но кофе давал ей ясность мысли. Саша подумала, что, наверное, было бы здорово согнать всю эту одеревенелость и, наконец, до конца проснуться.

На кухне сидела мать и беззвучно плакала. Увидев Сашу, она разрыдалась окончательно.

– Что случилось, мам? – раньше ей не доводилось видеть ее в слезах. Первый раз проявляла эмоции, хоть какие-то, кроме гнева и убийственно-холодного спокойствия. И отчего-то у Саши тоже подступили слезы к горлу. Ей стало так стыдно, что она захотела провалиться под землю и больше никогда, никогда не видеть мамины глаза, полные слез и какого-то непонятного разочарования. Голос Саши дрожал, и отчего-то получалось очень не эмоционально, хотя Саша настолько была переполнена стыдом и раскаянием, что готова была прямо сейчас взорваться.

– Господи, проснулась, наконец-то, хоть с людьми разговаривает, – мать всхлипнула, вытирая слезы платком. – А ты разве не помнишь? Целый месяц никуда не ходила, все лежала да спала, по шестнадцать, по двадцать часов. На кухню выйдешь, выпьешь чаю – и снова спать. А потом еще и пропала куда-то, на весь день, с концами. У меня чуть сердечный приступ не случился. Сашенька, зачем? Зачем ты все это делаешь? Хочешь в гроб меня свести? Я же старалась, водила тебя по психиатрам, когда это все началось, водила тебя и туда, и обратно, и ноги твои кривые выправляла, и сидела с тобой, когда ты температурила – не бросила тебя, болезную. За что мне это все, Саш? За что ты так меня не любишь?

Лучше бы она на нее накричала. Лучше бы она сидела с каменным лицом и цедила оскорбления. Тогда все было бы по-прежнему, и Саша могла бы отгородиться от всего этого и углубиться в свои мысли, но нет. Что-то происходило. Ломался огромный идол племени Тау, и из обломков выходил живой человек. Настоящий. Совершающий ошибки. Способный чувствовать. Плачущий. Не идеальный, не молчащий, но по-настоящему живой.

И в этот момент Саша осознала, как сильно на самом деле она любит собственную мать. Что ее не раздражают ни постоянные крики, ни идиотские вопросы, ни отмашки на просьбы перевести ее в другую школу, ничего. Ведь мать была единственной, кто о ней беспокоился все это время. Единственной, кому было не плевать.