Лицо в зеркале - Дин Кунц

Такая надежда появилась у Данни лишь два года тому назад. Три года скорби об уходе Ханны привели к тому, что ему, вот уж ирония судьбы, захотелось поверить в Бога.

И постепенно, за годы, последовавшие за ее погребением, неожиданная надежда проросла в нем, хрупкая, ранимая, но укоренившаяся в его душе. Однако по большей части он остается прежним Данни, неизменным в мыслях и действиях.

Надежда — огонь в тумане. Он так и не нашел способа разогнать туман, чтобы она засияла во всем блеске.

И теперь уже не сможет найти.

В большой спальне он стоит у залитого дождем окна, выходящего на северо-запад. За притушенными дождем огнями большого города, за особняками Беверли-Хиллз, лежит Бел-Эр и Палаццо Роспо, этот глупый и тем не менее смелый памятник надежде. Все, кому принадлежал особняк, умерли… или умрут.

Он отворачивается от окна и смотрит на кровать. Служанка убрала покрывало, расстелила постель, оставила на одной из подушек крохотную золотую коробочку.

В коробочке четыре конфетки. Наверняка очень вкусные, но он их не пробует.

Он может позвонить любой из нескольких красавиц, чтобы они разделили с ним постель. Некоторые захотели бы получить за это деньги, другие — нет. Среди них есть женщины, для которых секс — акт любви и милосердия, но есть и такие, кто занимается сексом ради секса. Выбор за ним, он может насладиться как нежностью, так и страстью.

Он не может вспомнить вкус устриц или букет «Пино Грего». У его памяти вкус отсутствует, она стимулирует его органы чувств не больше, чем фотография устриц и вина.

И та женщина, которой он позвонит, ничего не оставит в его памяти, как ничего не оставили устрицы и вино. Шелковистость ее кожи, запах волос, все исчезнет в тот самый момент, когда она, уходя, закроет за собой дверь.

Он — человек, проживающий последнюю ночь перед Судным днем, полностью отдающий себе отчет в том, что утром солнце вспыхнет сверхновой, и при этом неспособный насладиться удовольствиями этого мира, потому что его силы, его энергия без остатка отданы одному: всем своим естеством он хочет, чтобы ожидаемый конец так и не наступил.

Этан и Рисковый встретились в церкви, ибо в этот вечерний час, когда понедельник готовился уступить место вторнику, там не было ни души, а потому их не могли увидеть ни политики, ни члены группы РДППО, ни другие полицейские.

В пустынном нефе они сидели бок о бок на одной из скамей у бокового прохода, где их никто не мог подслушать, да, наверное, и не заметил бы, укрытых тенями. Воздух все еще был насыщен ароматом благовоний, хотя они давно уже перестали куриться.

Говорили они не шепотом заговорщиков, но приглушенным голосом тех, с кем произошло что-то невероятное.

— Я сказал группе РДППО, что приехал к Райнерду, чтобы задать несколько вопросов о его приятеле Джерри Немо, который проходит подозреваемым по делу об убийстве Картера Кука, торговца кокаином.

— Они тебе поверили? — спросил Этан.

— Вроде бы захотели поверить. Но, допустим, завтра я получу заключение из лаборатории, которое свяжет блондинку в пруду с тем самым членом городского совета, о котором я тебе говорил.

— Девушку, которую бросили в канализационные стоки.

— Да. И этот мерзавец из городского совета начнет искать способ добраться до меня. Если парней из группы РДППО удастся купить или шантажировать, они превратят этого киллера с кокаиновой ложечкой в ухе в мальчика-калеку из церковного хора, которого убили выстрелом в спину, когда он собирал рождественские пожертвования, а моя фотография появится на первых полосах под восьмибуквенным заголовком.

Этан знал, что это за восьмибуквенный заголовок: КОП-УБИЙЦА. За годы совместной службы они многократно говорили о предубежденном отношении к полиции. Стоило замаравшемуся политику или жаждущей сенсации прессе почувствовать, что копов можно зацепить, как правда начинала растягиваться сильнее, чем кожа на лице любой голливудской вдовы после четырех

подтяжек. В таких ситуациях повязку сдергивали с глаз леди Фемиды и засовывали ей в рот, чтобы она не могла произнести ни слова.

Рисковый наклонился вперед, поставил локти на колени, ладони свел, словно в молитве, не отрывая глаз от алтаря.

— Пресса любит этого говнюка из городского совета. У него репутация реформатора, он занимает правильную позицию по всем вопросам. Они наверняка «полюбят» и меня, благо внешность у меня соответствующая. Если они увидят, что есть шанс спасти своего любимчика, распяв меня, ни в одном из скобяных магазинов города не останется гвоздей.

— Я сожалею, что втянул тебя в эту историю.

— Ты не мог знать, что какой-то болван захочет шлепнуть Райнерда, — Рисковый перевел взгляд с алтаря на Этана, словно искал клеймо Иуды. — Или мог?

— Если взять некоторые аспекты, я выгляжу не в лучшем свете.

— Некоторые аспекты, — согласился Рисковый. — Но даже ты недостаточно туп, чтобы работать на кинозвезду, который решает все проблемы, как какой-то рэпер.

— Манхейм ничего не знает ни о Райнерде, ни о шести черных коробках. А если бы узнал, то заявил бы, что у Райнерда некоторые психологические проблемы, которые можно снять ароматерапией.

— Но что-то ты мне недоговариваешь, — гнул свое Рисковый.

Этан покачал головой, но не чувствовалось, что он отпирается.

— Видишь ли, очень уж длинным и насыщенным выдался этот день.

— Во-первых, Райнерд сидел на диване между двумя большими пакетами с картофельными чипсами. И, как выяснилось, в каждом лежал заряженный ствол. Однако, когда киллер позвонил в дверь, он пошел открывать безоружным. Может, решил, что реальная угроза исходит именно от меня, а я уже находился в его квартире. Я о том, что ты оказался прав с картофельными чипсами.

— Как я и говорил тебе, сосед утверждал, что Райнерд — параноик, постоянно держит пистолет при себе, причем в очень странных местах.

— Говорливый сосед — это бред собачий, — отрезал Рисковый. — Не было никакого говорливого соседа. Ты v шал об этом иначе.

Они стояли на развилке между правдой и вымыслом. И если бы Этан не поделился хотя бы толикой того, что еще знал, Рисковый более не сделал бы пи шагу. Их дружеские отношения не оборвались бы, но из-за отказа Этана делиться они бы уже никогда не были такими, как прежде.

— Ты подумаешь, что я псих, — ответил Этан.

— Уже думаю.

Этан вдохнул насыщенный благовониями воздух, выдохнул нерешительность и рассказал Рисковому о том, как Райнерд послал ему по пуле в грудь и живот, после чего он открыл глаза за рулем своего автомобиля, обнаружив, что цел и невредим и ничего не изменилось, разве что под ногтями появилась кровь.

Во время рассказа глаза Рискового ни разу не затуманились и взгляд не ушел к дальней стене, как обязательно случилось бы, если б он решил, что Этан врет или бредит. И лишь когда Этан закончил, Рисковый вновь уставился на свои руки.