Возвращение Черного Отряда. Суровые времена. Тьма - Глен Кук

– Настал тяжелый день, знаменосец, и за ним грядет еще более тяжелое завтра.

Он достаточно подробно описал мои переговоры с Могабой, и я лишний раз убедился, что у нюень бао везде имеются уши.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Чтобы подкрепить сказанное мною раньше. Нюень бао следят за черными людьми. После твоего ухода нары говорили только на своем родном наречии, пока не начали рассылать гонцов к трибунам когорт и прочим видным таглиосцам. Они соберутся в час ужина.

– Затевается что-то серьезное.

Старик чуть склонил голову:

– Я хочу, чтобы ты послушал сам. Ты знаешь этих людей лучше, чем я, и сможешь определить, обоснованны ли мои подозрения.

– Хочешь, чтобы я узнал, до чего они договорятся?

– Пожалуй, что так.

Глашатай не посвятил меня в подробности. Он хотел, чтобы я оценил положение свежим взглядом.

– Дой проведет тебя.

И Дой повел меня – сетью подземных ходов, столь же сложной, как и наши, но оборудованной с меньшим усердием. Те, кто обзавелся этим лабиринтом, желали лишь при необходимости выбраться из Дежагора; прятаться здесь явно не намеревались. Вероятно, то были джайкури – их городские власти безропотно выполняли приказы Грозотени. Ей, конечно же, понадобился запасной выход.

– Удивляюсь я тебе, дядюшка, – заговорил я. – Что могут знать о подземельях жители болот? Вряд ли у себя в дельте вы проложили много тоннелей.

– Да, немного. – Его губы тронула улыбка.

Наверное, нюень бао отыскали этот ход благодаря дурацкому везению, вкупе, быть может, с добытыми сведениями насчет образа мыслей Грозотени.

Словом, пробраться в цитадель оказалось делом несложным, разве что кое-где пришлось двигаться ползком. Строители явно не ставили перед собой задачу обеспечить Грозотени продвижение без ущерба для ее достоинства. Мне пришлось тяжеловато – я пребывал в нелучшей форме.

Мы добрались до небольшой ниши под лестницей, которая, на сколько хватало глаз да света одной хилой свечи, поднималась в бесконечность. Было похоже, что драгоценную свечу затеплили исключительно ради меня; сами же нюень бао весь этот путь проделывали в полной темноте.

Я бы не выдержал. Уж очень не люблю замкнутого пространства, даром что сам обитаю в подобных подземельях. Теснота, темнота, периодические припадки и видения – тот еще набор.

Хотя в последнее время припадков что-то не было…

Я поставил ногу на первую ступеньку.

Дядюшка Дой, ухватив меня за запястье, покачал головой.

– Разве зал заседаний не там? – Мой голос прошуршал, как бегущая мышь.

– Наверху нет того, что хочет показать тебе Глашатай. – Казалось, от такого шепота даже воздух не шелохнется. – Идем.

Ползать больше не пришлось. Нам осталось лишь преодолеть вереницу коридоров, узковатых для коренастого дядюшки. Наверное, он все бока стер о шершавую кладку.

В этот раз я узнал о цитадели больше, чем во все прошлые посещения. Внизу, под окружающими ее площадями, скрывались бесчисленные склады, тюрьмы, арсеналы, казармы, водохранилища и кузницы, о существовании которых я прежде и не подозревал.

– Здесь припасов – на много лет! – прошептал я.

Да, нары со своими фаворитами могут еще долго отсиживаться в цитадели. Грозотень хорошо запаслась на черный день.

Значит, Могаба лгал, пытаясь вызнать, насколько хороши дела у Старой Команды.

Не эту ли тайну хотел открыть мне старик?

И не на этих ли запасах процветают нюень бао, в то время как другие голодают? Щиплют по крохам, точно мыши, чтобы недостачи не заметили.

– Поторопись, – сказал дядюшка Дой.

Вскоре до нас донеслось отдаленное пение.

– Мы можем опоздать, Костяной Воин. Поспеши.

Я не дал ему по башке только потому, что шум мог насторожить поющих.

Еще не видя, я понял, что это нары. Я и раньше слыхал подобные песнопения. Правда, те предназначались для увеселения во время работы либо празднеств. Эта же песня звучала мрачно и холодно.

Дядюшка Дой, задув свечу, взял меня за локоть. Мы шли узкими проходами, пока вдруг не оказались в самом обычном, не сказать что узком потайном коридоре, проложенном в стене у главных покоев. Вход в подземелье ничто не скрывало. Просто утопающий в тени угол, на который и смотреть-то не захочешь.

Зал был освещен редкими канделябрами. Видимо, господа положения, несмотря на свои богатства, экономили.

Дядюшка Дой прижал палец к губам. Мы были совсем близко от опасных людей, вполне способных обнаружить нас по малейшему подозрительному шороху. Опустившись на четвереньки, он повел меня прямо в большой зал, где собрались почти все нары. Освещена была только та часть зала, где они находились. Дядюшка укрылся за колонной. Я спрятался за низким пыльным столом рядом с дверью. Ужасно хотелось стать черным, как нары. Должно быть, в темноте мой лоб светился, будто месяц.

Наша жизнь ожесточает. Очень скоро перестаешь удивляться новым ужасам, и нет охоты выть, кружить и хватать себя зубами за хвост. И все же распознавать ужасное большинство из нас не разучилось.

А в зале как раз творилось нечто подобное.

Там стоял алтарь. Могаба с Очибой вытворяли что-то ритуальное. Над алтарем виднелось небольшое изваяние из темного камня – застывшая в танце четырехрукая женщина. Деталей было не разглядеть – слишком далеко, – но я могу сказать наверняка, что у женщины были клыки вампира, три пары грудей, а на шее ожерелье из черепов младенцев. Нары, быть может, называли ее по-другому, но это была Кина. Хотя поклонялись ей нары не так, как это описывалось в книгах джайкури.

Обманники не желают проливать кровь, потому-то их и зовут душилами. А нары не только проливали кровь во имя своей богини, но еще и пили ее. И похоже, уже давно – на стене висели обескровленные трупы. Последняя жертва, какой-то злосчастный джайкури, повисла рядом с товарищами по несчастью вскоре после нашего прихода.

Набожность сочеталась в нарах с практичностью. По окончании зловещей церемонии они принялись разделывать трупы.

Я развернулся и пополз прочь из зала. И плевать мне было, что подумает дядюшка Дой.

В Отряде я всякого насмотрелся – и пыток, и расправ, и бесчеловечности, которую даже осмыслить не мог, однако ни разу не сталкивался со всеми одобряемым людоедством.

Меня не вырвало. Я не вскипел от гнева. Последнее было бы глупостью. Я просто удалился настолько, что мог говорить без опасений быть услышанным.

– Я видел достаточно. Идем отсюда.

Дядюшка Дой ответил улыбочкой и едва заметным поднятием брови.

– Мне нужно обдумать это. И записать. Мы можем не пережить осады. Они переживут. Осаду должна пережить и правда о том, кто они.