Ты следующий - Любомир Левчев

Некоторые полагают, что 1962 год явил собой пик хрущевской либерализации. Но если это так, то по другую сторону пика зияла пропасть.

В декабре перед самым Новым годом в Москве открылась злополучная выставка в Манеже. Хрущев посетил ее и неожиданно для себя столкнулся с проблемой искусства. Так вот откуда идут все безобразия! Опять эта разнеженная продажная интеллигенция пытается замутить чистые идеологические струи!

Трудно сказать, чем «Геологи» Никонова, «Обнаженная» Фалька или «Орфей» Эрнста Неизвестного не угодили Никите Сергеевичу и даже разъярили его. Он несколько раз встречался с художниками, сохранившими, как пасхальные свечи, последние огоньки духа России, и отчитывал их так, как никто еще себе не позволял. Возможно, только Гитлер демонстрировал такую ненависть к современному искусству. Эренбург и Евтушенко, Шостакович и Вознесенский оказались опасными грешниками. А вот о Солженицыне он не говорил (?!).

•

Зато в Париже говорили о болгарине Христо Явашеве — Кристо. Он был учеником Дечко Узунова (одноклассником Доры в Габрове и однокурсником в академии), который еще в 1956 году уехал в Вену, чтобы никогда больше не возвращаться. В Софийской академии он писал так, как русские передвижники. Однажды, разглядывая его этюды, Илия Бешков воскликнул:

— Христо, у тебя удивительная зрительная память! Все выглядит как настоящее. Теперь тебе осталось только где-нибудь ошибиться, и тогда получится картина…

И Христо блистательно «ошибся», став «одним из поздно пришедших в новый реализм». Кляйн к тому времени уже показал свою «выставку пустоты» (зал без картин). Вместе с Бертолло, Кастро, Воссом и Явашевым они образовали группу «KWY», которая издавала и одноименный журнал; так вот, в том же 1962 году наш Христо подготовил свою первую самостоятельную выставку в парижской галерее «J», перегородив улицу Висконти разноцветными мусорными баками. Он показал и свой «пакетаж». Это было время, когда Сезар демонстрировал смятые в лепешку автомобили…

Портреты наших мечтаний и иллюзий.

Неужели мы ошиблись, допуская наши «ошибки»?

Поэзия безошибочна. Как время умирать.

1963 год для меня начался с выхода «Интеллигентской поэмы» в январском номере журнала «Септември».

Богомил Нонев в газете «Пульс», Эмил Петров в газете «Литературен фронт» и Стефан Гечев а журнале «Пламя» выпустили статьи, в которых горячо поддерживали мою последнюю книгу. Но к концу февраля все поменялось. Тодор Павлов начал меня атаковать. На нескольких академических и партийных собраниях он повторил, что буржуазная идеологическая диверсия набирает обороты. И что даже «бывший комсомольский поэт» Л. Левчев стал ее проводником. В своей «Интеллигентской поэме» он деградировал до такой степени, что советует нам есть рюмки:

Процитировав эти заключительные строки поэмы, Тодор Павлов рассказывал, как он позвонил своему другу академику Георгию Узунову. И прочитал ему именно эти строки. Академик-психиатр немедленно поставил диагноз: «Шизофрения чистой воды!»

Повторяющиеся нападки бая Тодора были для меня убийственными, потому что ни одна газета не могла предоставить мне возможности выступить в собственную защиту со статьей, разоблачающей всемогущего идеолога, члена политбюро и председателя БАН. А рассчитывать на то, что меня защитит кто-нибудь другой, было смешно.

Именно в этот момент вышли две противоположные по своему пафосу статьи. Минко Николов, критически отнесшийся к моей первой книге, объявил в газете «Литературна мысл», что я встал на правильный путь: «Поэт уловил скорость времени», — утверждалось уже в самом заглавии. Диссонанс с официальным камертоном мог бы стать весомой уликой в руках охотников за литературными ведьмами.

А в журнале «Септември», как будто желая оправдаться за «Интеллигентскую поэму», опубликовали статью «Позиция, которую никто не атакует». Ее автором был Иван Пауновский, который недавно вернулся из СССР и у которого было неоспоримое преимущество в виде тестя — всевластного агитпроповца Жака Натана. И, как обычно поступают капризные дети, он тут же пришел ко мне с предложением дружить и стать союзниками. Ведь, мол, они с моей женой знакомы еще со школьной скамьи и вместе закончили русскую гимназию. Тогда я насмешливо отверг его предложение создать некую новую литературную группу, и вот сейчас он обвинял меня в том, что я выдумываю конфликты и противников, которых не существует. Однако его статья — эта лобовая атака против меня — опровергала саму себя. Раз кто-то ее написал, значит, у меня есть противники. Более того, она вышла тогда, когда на меня со всех сторон и так сыпались удары. Поэтому я воспринял ее как заказную критику в духе бая Тодора. Статья не спасла редакцию. «Интеллигентская поэма» стала одним из поводов для замены главного редактора журнала «Септември» (по крайней мере, сам он называл мне именно эту причину).

Безвыходное положение, в которое я попал, подтолкнуло меня к отчаянным действиям, и я написал «заявление».

…

Когда я вручил это свое «произведение» Славчо Васеву, он добродушно рассмеялся. А потом вдруг посерьезнел:

— Надеюсь, ты не отправил копию в ЦК?

— Зря надеешься! Первым делом я отправил заявление именно туда. Причем не копию, а оригинал…

— Да ты и правда шизофреник! — закричал главный редактор. — Это уж тебе точно с рук не сойдет.

•

События развивались стремительно.

В январе Женя Евтушенко бушевал в Гамбурге по приглашению «Ди цайт» и издателя Буцериуса.

Но английские власти отказали в визе Хелене Вайгель и остаткам театра Брехта.

Андрей Вознесенский и Белла Ахмадулина читали стихи на переполненном зимнем стадионе в Москве.

Однако за несколько дней до своего девяностолетия огорченный Роберт Фрост покинул этот мир.