Все мы родом из детства - Екатерина Мурашова

Мы понимали, что психолог, скорее всего, прав. Но Зое-то объяснить все это было невозможно, она плакала и не хотела делать уроки и даже посещать школу. Вот тогда мы к вам и приходили.

– Ага. И что же было дальше?

– Вы говорили с Зоей, а потом сказали нам, что она вроде как действительно уже взяла из этой школы всё, что могла взять. И теперь ей нужно идти дальше. «А дальше – это как тот психолог обещал?» – спросила я у вас тогда и даже заплакала. А вы, помнится, сказали, что ни фига подобного, и до-олго рассказывали нам с мужем, как адаптировали слабоумных в русских крестьянских общинах XVIII–XIX веков…

Это был явный сарказм. Я несколько приободрилась. Юмор во всех его видах – это всегда адаптационный резерв. Если мать Зои может шутить, значит, не все потеряно.

– Вы сказали, что с листовками действительно опасно, но можно через знакомых найти для Зои какую-нибудь несложную работу на подхвате. И стали расспрашивать про ресурс…

О! Значит, это точно была я! Я всегда про ресурс расспрашиваю. Без него – никак.

– А какой у нее ресурс, если она в школе ни по одному предмету, кроме английского, не успевала? Переводчиком ей не быть… Но потом мы вспомнили, что Зоя всегда, с раннего детства, любит мыть полы, прибирать, вытирать пыль и все такое. Пока всё не уберет – не успокоится. Ей важно, чтобы все лежало стопочками, по порядку. Вы сказали: «Отлично! Уборщица – очень нужная везде специальность»…

– О! Я вспомнила!

Я действительно вспомнила толстую и крупную слабоумную девочку, которая мыла дома полы, а у меня аккуратно расставила по полочкам все игрушки, вытерла пыль с подоконника и постелила мокрую тряпочку у входа…

– С тех пор Зоя всегда работала. Уборщицей. Сначала – у мужа на заводе. Потом – в магазине рядом с домом (ей было трудно рано вставать, а в магазине – близко идти и неполный день). Ей все нравилось, и ее любили. Потом я ее как-то спросила: «Зоенька, о чем ты мечтаешь?» А она сказала, что хотела бы не в магазине, где все в уличных башмаках, а в квартирах убираться. И тут как раз моя знакомая и говорит: «Да пусть она ко мне раз в неделю приходит, я буду ей деньги платить. Я твоей Зоеньке доверяю больше, чем приезжим каким». Так и пошло. Сначала одна, потом та другой рассказала, потом еще… Зоя в магазине работу оставила, стала ходить по квартирам, это ей просто ну очень нравится, ее только один раз проводить нужно, а потом она уже сама дорогу запоминает. И денег больше, и все ею довольны, она такая педантка в уборке, пока хоть пятнышко есть, не успокоится…

– И? – я ощутила, как мои пальцы вцепились в ручки кресла: по всем законам жанра за такой благостностью должно было последовать что-то ужасное.

– И теперь Зоя беременна.

– Черт! И кто же это воспользовался…

– Она не говорит, а мы и не очень докапываемся. Что нам к нему? Ясно, что он никогда этого ребенка не признает. Не в суд же идти – и так проблем хватает… Нам надо решить, что дальше делать.

Я к взрослому психологу ходила. Он как увидел Зою, так сразу сказал: «Аборт, однозначно. Вы только представьте, как будет расти этот ребенок, как его будут из-за матери дразнить сверстники. А если с вами что-то случится?»

– Да, если он не родится, его не будут дразнить, это точно, – поддакнула я. – Некого будет дразнить… Зоино слабоумие – что такое?

– Врачи говорили: перинатальная травма, асфиксия, органическое поражение головного мозга… Мы с Зоей теперь пришли к вам, потому что это вы тогда говорили про ресурс, так она же и вправду работает, и ей люди рады…

– Так Зоя здесь? Сидит в коридоре? Что же вы молчали!

Я вполне спокойна. Эта семья уже приняла свое решение. Теперь выбрали меня и ко мне пришли просто так. Вроде как завизировать у проверенного в реакциях специалиста уже решенное. Но взглянуть на Зою не помешает.

* * *

Зоя. Еще крупнее и толще, чем помню. Благодушное круглое лицо, диагноз и вправду виден. Ну вот какой же все-таки козел этот будущий папаша! Хотя…

– Зоя, ты понимаешь, что теперь будет, как изменится твоя жизнь?

– Конечно, понимаю. У меня будет ребеночек. Я буду за ним ухаживать, кормить, менять пеленки, учить его всему. Потом он в садик пойдет, потом в школу…

– Да, все верно.

– А чего это у вас игрушки разбросаны? Давайте я приберу!

– Прибери, Зоя, мои дети разбрасывают, а я не люблю прибирать.

– Вот вы какая! И другие, знаете, тоже не любят. А я как раз люблю. Мне за это денежки платят, чтоб я у них все мыла и чистила.

– Это счастье, Зоя, когда за любимое дело еще и деньги платят.

– Конечно, я счастливая. А теперь у меня еще и ребеночек будет… Как вы думаете, он будет игрушки разбрасывать?

– Обязательно будет!

Зоя наморщила низкий лоб и немного подумала.

– Ну, это ничего! Я за ним приберу. А потом, может, он и сам научится…

– Как вас зовут? – я задавала стандартные вступительные вопросы, не поднимая головы от журнала.

– Людмила Борисовна.

– Вы мама Паши? (Паше 14, женщина моложава, других вариантов как будто быть не может, но я должна спросить.)

Заминка. Я поднимаю взгляд.

– Ну, вроде как…

– Что значит «вроде как»? – удивляюсь я. Неужели парень так достал родную мать? Или его взяли из детдома?

– Он у нас вроде и родной, и приемный…

– Как это может быть?

– У мужа был двоюродный брат, они вместе росли, в одной семье, у того родители… ну, можно считать, умерли (я отметила это «можно считать, умерли» касательно предположительно родных бабушки и дедушки Паши). Он в восемнадцать лет женился… Там у них пятеро детей… было…

– Паша знает эту историю? – быстро спросила я.

– Знает, чего же… – кивнула Людмила Борисовна.

– Тогда рассказывайте.

Если честно, я так до конца и не поняла, кто именно в этом славном семействе спился, кто погиб от наркотиков, кто сидел (сидит) в тюрьме, а также кто, от чего и в какой последовательности сходил с ума. Но всех их было много. Отец Паши умер. Мать жива, но лишена родительских прав и ведет решительно асоциальный образ жизни. Паша – старший из четырех выживших детей невестки и практически наверняка родственник мужа (всего их было пять, один умер в младенчестве – Людмила Борисовна утверждает, что до его смерти невестка «была еще ничего», то есть более-менее воздерживалась от применения психоактивных веществ, а вот потом ее «от горя понесло»). Непьющей и работающей до последнего года жизни была прабабушка Паши по матери – она и обихаживала как-то отпрысков непутевой внучки. Когда она умерла, все обвалилось окончательно.

Людмила с мужем познакомились еще до его службы в армии. Встречались, гуляли по городу, ходили в кино, целовались. Николай всегда был замкнутым, серьезным, немногословным, не курил, не пил даже пива. Про свою семью он ей ничего не рассказывал (парня можно понять!), только однажды сказал: «Отслужу – к ним не вернусь». В армии Николай получил права и, вернувшись, устроился водителем в автобусный парк города Пушкина. Там же снимал комнату у уборщицы. Всю его службу молодые люди переписывались, она регулярно отправляла ему на Север (он служил на полуострове Рыбачий) посылки с печеньем и конфетами.