Дом в небе - Сара Корбетт

Абдуле Осман (кашляет).

Стюарт. Алло?

Абдуле Осман. Алло?

Стюарт. Здравствуйте, Адам.

Абдуле Осман. О'кей, мы хотим поговорить, и Аманда… (Связь временно прерывается.)

(На заднем фоне разговор на иностранном языке, звонок телефона.)

Абдуле Осман. …и у нас мало времени. У вас мало времени, это понятно?

Стюарт. Да, понятно.

Линдаут (плачет). Мама?

Стюарт. Аманда (плачет), Аманда, я люблю тебя (плачет), как ты?

Линдаут. Мама, послушай… послушай меня.

Стюарт. Хорошо.

Линдаут. …внимательно.

Стюарт. О'кей, я слушаю, детка.

Линдаут (плачет). Если вы не заплатите (всхлипывает) миллион долларов через неделю, они убьют меня, ясно?

(На заднем фоне разговор на иностранном языке.)

Линдаут. Этой ночью они вывезли меня, чтобы убить (всхлипывает), но дали мне последний шанс поговорить с вами (плачет).

Стюарт. Аманда, держись, держись детка. Мы…

Линдаут (плачет).

Стюарт. …мы делаем все…

Линдаут. Мама…

Стюарт. …все возможное…

Линдаут. Мам, послушай: у нас одна неделя… и я… я ненавижу себя за то, что приходится так с вами поступать (плачет).

Стюарт. Аманда, Аманда, о нас не беспокойся. Мы любим тебя.

Линдаут (плачет).

Стюарт. Постарайся…

Линдаут (плачет). Я знаю, что я…

Стюарт. …держаться и…

Линдаут. …(неразборчиво).

Стюарт. …постарайся следить за здоровьем.

Линдаут (плачет). А вы… вы сможете заплатить им в течение недели?

Стюарт. Аманда, мы делаем все возможное, собираем деньги, потому что…

Линдаут (плачет).

Стюарт. …государство отказалось нам помогать. Мы возьмем кредит в банке…

(Обрыв связи.)

Поздно-поздно ночью они привезли меня обратно. Я упала на матрас и натянула сверху свою простыню в голубой цветочек, будучи не в состоянии возиться с москитной сеткой. Дом погрузился в тишину. Не было никаких сил думать о том, что случилось, – была ли эта сцена при лунном свете нарочно подстроена, чтобы я поторопила свою мать с выкупом, посылая свой ужас за тысячи миль, или они и вправду собирались меня убить.

Наутро пришел Хассам и открыл ставни. Я встала с книгой к окну, дождалась Найджела и рассказала ему все, умолчав лишь о зазубренном ноже, который бандиты держали у моего горла. Мне не хотелось пугать его, точнее, сообщать о существовании ножа, и я не была уверена, что мне хватит мужества описать этот образ. Я сказала, что они угрожали мне автоматом. Наш разговор не принес мне облегчения. Говоря с Найджелом, я не могла сдержать рыданий. Он сказал, что слышал, как они увозят меня, и потом долго плакал. Мы оба понимали, что вступили в новую, более опасную фазу отношений с нашими похитителями. Все шло к завершению. Они уже репетировали убийство, мое убийство. И как бы я ни гнала эту мысль, от нее было никуда не скрыться. Я безнадежно проплакала все утро.

В полдень явился Хассам, неся флягу с чаем. Когда он пришел, я по-прежнему сидела на матрасе и плакала – но если утром я громко всхлипывала, то теперь слезы бесконечными ручьями тихо сочились из глаз. Что-то в выражении лица Хассама подсказывало мне, что, хотя он и оставался дома, ему известно, что произошло.

– Ты хочешь выйти во двор? – вдруг спросил он.

В первую секунду его предложение показалось мне злой шуткой, но потом я поняла, что это он всерьез.

– Во двор? Сегодня? Сейчас? Да, конечно. – Я полистала Коран, будто хотела взять его с собой, и сказала, потянув носом: – Я могу учиться там, на улице.

– Я спрошу, – кивнул Хассам и закрыл дверь.

Я не питала особых надежд, что он получит разрешение. Тот, кто читал работу «Борьба со стрессом: как восстановить присутствие духа за пять минут», знает, что надежда – это такая вещь, которая имеет свойство выгорать. И тогда становится совсем худо. Помимо обычных физических и эмоциональных симптомов стресса, страдалец погружается в безысходность, разочарование и цинизм. Словом, как раз мой случай.

Но, к моему удивлению, Хассам вскоре вернулся. Он велел мне взять Коран и следовать за ним. Мы прошли по коридору, мимо комнаты Найджела и туалета, мимо душевой, и вышли через дверь, которой редко кто-то пользовался. Дневной свет ослепил мои привычные к полумраку глаза. Некоторое время я ничего не видела вокруг, кроме желтых вспышек. Но когда это прошло, я поняла, что мы находимся в небольшом дворике, соединенном с подъездной дорогой, в стороне от веранды, где обычно торчали мальчики и капитан. Солнце сияло сквозь листья папайи, вверху свешивались несколько темно-зеленых шишковатых плодов. Теперь, когда мы вышли из дома, Хассам выглядел почти смущенным, несмотря на свой автомат. Он жестом указал, что я могу сесть в тень дерева на перевернутое ведро, а сам отправился сторожить ворота – те самые, которые мы проезжали ночью, в темноте, но сейчас они выглядели по-другому. Нас разделяло около двадцати футов, и большей свободы мне не доводилось иметь за все четыре месяца, проведенные в неволе.

Я сидела и рассматривал свои руки, лежащие поверх Корана, – синие вены под тусклой кожей. Я рассматривала папайю, ее изогнутые ветви и круглые листья. В ярком небе проплывали, как попкорн, белые облачка. Мое красное платье из полиэстера психоделически переливалось на солнце. Сияли высокие стены, выкрашенные белой краской с ярко-голубой каемкой и острой проволокой наверху. Все казалось очень ярким, странным, резало глаз. Я не торопилась открывать Коран, а Хассам стоял у ворот, задумавшись о чем-то и глядя в небо. Он, казалось, совсем забыл обо мне. Так продолжалось около двадцати минут, двадцать минут, которые можно было с натяжкой назвать уединением. И за эти двадцать минут солнце успело поджарить мои бледные щеки, нос, даже кончики пальцев, каждый открытый дюйм кожи до болезненной, но вызывающей смутную ностальгию розовой корочки.

* * *

Найджел сказал, что я должна все подготовить – на тот случай, если меня убьют. В смысле, написать записки каждому члену своей семьи или сказать все ему через окно, и он – если останется в живых – передаст. Поведать им свои последние мысли, признаться в любви, попросить у всех прощения, написать завещание и все в таком роде. А иначе они так никогда ничего и не узнают. Словом, это мой последний шанс. Я попыталась не обижаться, хотя идея о том, что я умру, а он будет жить, была более чем обидной.