Разбой - Петр Воробьев

Поморянин кивнул, чёрный Йен-Аброах на миг приуныл, но быстро нашёлся:

– Они ваши по пр-раву, но р-раз они упали на землю нашего клана, и нам по пр-раву пр-ритшитается скр-ромная пошлина! За испуг оветшек!

Вождь сделал несколько шагов, жадно вперившись в прятавшуюся в траве жестянку с киноплёнкой.

– Тшто там?

– Весточки от моей родни с Драйгена, – опередив Фроага, Самбор нагнулся, подобрал блестящую коробку, и прижал к груди. – Открывать нельзя, пропадут.

– Сильное колдовство, – вождь уважительно отступил на шаг.

– Кто у тебя родня-то там? – удивился Ингви.

– Тесть с тёщей, – Самбор шёл с коробкой в руках за Фроагом, сосредоточенно вглядывавшимся в россыпь предметов с Драйгена. – Борвин и Бальдра.

– Борвин Обстоятельный – твой тесть? – штурман в учении почему-то удивился ещё сильнее.

– Ну, это-то не вестотшка?

То, что поднял с земли дикий альбинг, было изначально тщательно завёрнуто в мех зверя, в круге земном не встречавшегося, и блестело сложным переплетением синего и жёлтого металла, из глубины которого стеклянно отблёскивало красным и зелёным. Определить возраст, происхождение, или назначение таинственной редкости по её виду не представлялось возможным.

– За оветшек, за испуг?

Всё ещё приходя в себя и пытаясь по достоинству оценить титанизм свалянной им лажи, Мировид тем не менее заключил, что акулья улыбка вождя сделалась довольно неприятной, и что стоило бы порасспросить, что именно сталось с теми «гостями» дикого клана две дюжины с лишним лет назад.

– Пойдёт, – совершенно неожиданно согласился Самбор.

Похоже, схоласт намерился взять и переплюнуть Мировида в количестве бестолковых решений, принятых за единицу времени (беря в счёт «зароки»). Ингви раскрыл уже рот возразить, но Венешка дёрнула его за рукав кольчуги.

– Хотя мне, как Ранкену, встретившему давно потерянных Йен-Аброахов, честь велит сделать что-то большее, – в нарочитом раздумьи, Самбор попытался намотать ус на палец. – Не жалкую пошлину из части груза, а дар дружбы, достойный двух великих кланов и их общего прошлого! Охен Тотшен, из варильни на Обен Хлуаде, у Эрскинова моста!

– Та мо бата фолваймейн лома-лан на ньясканн тарр ан Абайн Ххлуайд! – почти в один голос отозвались все дикие альбинги.

– Гав, гав! – подтвердил пёсик.

– Священные воды Обен Х-хлуада? – вождь уронил «пошлину» на кочку, поросшую трёхгранной травой, и всплеснул руками. – Такие священные, что их-х можно пить только р-разбавленными мёр-ртвой водой девятнадцшать к тр-ридцати одному? Самбор лис мак Эр-рскин! Мой клан в долгу пер-ред тобой!

– Они самые, – подтвердил венед. – Последний, заветный бочонок. Мировид, сгоняешь за уисгебой, пока мы тут собираем это барахло?

Освободив одну руку от коробки, он подобрал с кочки загадочный предмет. «Кочка» попыталась схватить схоласта за руку, клацнув роговым клювом, приподнялась на четырёх коротких ногах, и закосолапила к озеру.

– Лети, шаман! – подтвердил Фроаг.

– Для волшебства полёта, вер-рно, важна тшистота душевных-х помыслов? – спросила Мораг. – И вер-рность обетам?

– Наш лётчик, он такой, мы им горды. Всем будем хвалиться его обетом, – не упустил случая ввернуть Ингви. – Он не то что я. Хотя и мне, простому смертному, дан, например, дар восхищения красотой. Как называются цветы в твоих волосах, о дева?

Чтобы не смотреть и не слушать дальше, Мировид подошёл к грузовому люку, опустил крышку, закрыл на обе защёлки, переступил вперёд, и полез в синхроптер. Как назло, ему пришла мысль, что с Самбора могло статься и сознательно помянуть свой «зарок» именно так, как он это сделал, для подначки, сработавшей к вящему злорадству венеда, теперь искусно им скрываемому. Шесть лун… В обычной жизни, если уж по всей откровенности, Мировида и раз в шесть дюжин лун никто б не пригласил на оргию, но теперь, по закону подлости, наверняка предложения посыплются одно за другим. А клятву-то надо держать, неважно, что дана по недоразумению…

– В Альбе-то остались ещё тшор-рные Йен-Абр-роах-хи, как мы? – спросил схоласта Фроаг, когда лётчик уже опустился на своё сиденье.

– Таких, как вы, не встречал, – ответил венед.

«Схоласт, так сиди в башне из серебра с мамонтовой костью, да постигай истоки всех вещей. Занимайся, чем отведено, в чужое дело не лезь. Особенно если за тебя уже словил пулю кто-то, чьё ремесло и было ловить чужие пули – какой ещё знак нужен? Так нет, вместо того, чтоб остановиться да задуматься, надо лезть невесть куда, мол, чужую беду рукой разведу, а самому и невдомёк, что надо сперва от своих бед избавиться, и подумать о собственном пути в круге земном. Иначе и другим не поможешь – всё равно как один упавший не может поднять другого. Потом, кто ж так поводья держит»?

Примерно такие соображения успели возникнуть в голове кавского поединщика Овсяника, сына Крука, пока он не поймал себя на том, что сосредотачивается на недостойном сосредоточения, и сам собой не возмутился. Возмущение в свою очередь нарушало внутреннюю безмятежность. Надлежало осознать ущербность этого чувства и его отринуть, но не во гневе, а благостно, постигая всё вокруг, но не строя в ходе этого постижения словесных подмостков, загораживающих свет сияния самородка истины.

Тем временем, Самбор сын Мествина вместе с поводом прихватил прядь шерсти своего лохматого скакуна, тот, насколько позволяла мощная шея, повернул голову к пришельцу – мол, не видишь, я не конь, я знаю, куда иду? И то, на пути не встречалось и особенных распутий из сказочного разряда «Прямо пойдёшь, слона потеряешь, налево пойдёшь, кал слоновий найдёшь, направо пойдёшь, под слона попадёшь» – справа, на восток, заснеженная скала, где из расселин местами пробивались сосновый стланик и горная рябина, слева, на запад – пропасть, на дне которой бурлили частично скрытые льдом воды Крода-кыга, северного притока Туая, распространяя клубы замерзавших в воздухе брызг и чистую влажную стылость. Слону (или мамонту) хоть есть где протиснуться, то уж точно негде потеряться. Эта топография совершенно не останавливала избыточно говорливого пришельца в его рвении непременно направлять движение. Вот на чём следовало бы и сосредоточиться в размышлении: смертным кажется, что они могут определять ход событий, даже когда выбора у них не больше, чем у яка на горной тропе. Такое заблуждение порождает тщету, а тщета гонит благость.

– Выходит, сересские баваны[193]сами над собой учинили, что тонкие тролли сделали с толстыми? – переспросил схоласта Ингви штурман, ехавший за Самбором и впереди Овсяника.

– Так что ж тогда сделали тонкие тролли? – вместо ответа уточнил схоласт. – Тебе-то, как ямту[194], должно быть в подробностях известно…