Игра в обольщение - Дженнифер Эшли

Это были импульсивные, пылкие люди, и Кэмерон был таким же, как они. Он мог прилюдно поцеловать Эйнсли или прижать ее к себе, и его друзья смотрели на это скорее с весельем, чем с возмущением. Каждый вечер — новая пьеса, опера или вечеринка, которая затягивалась до утра. Каждый вечер — новое платье, и Кэмерон навешивал на нее все новые и новые дорогие украшения.

Эти люди не знали тихого счастья. Рядом с Кэмероном не было надежного и верного друга.

— Значит, нам нужно уехать, — сказала Эйнсли.

— Почему? — требовательно спросил Кэмерон. — Ты уже устала от Парижа?

— Я — нет, а ты устал.

— Кто тебе это сказал? — Кэмерон сердито посмотрел в любимые знакомые серые глаза. Неужели она все поняла о нем?

— Никто ничего не говорил мне, я сама это поняла: тебя не устраивает такая жизнь, и ты это знаешь. Когда ты ездишь верхом на лошадях или даже просто наблюдаешь за ними, как это было на днях на выставке лошадей, ты становишься другим: добрее и общительнее. Избыток ночей в свете газовых ламп — и ты начинаешь брюзжать. Да, именно так, — улыбнулась Эйнсли, услышав недовольное ворчание Кэмерона в ответ. — Не надо жить здесь ради меня, Кэм. Отправляйся туда, где твое сердце, а я поеду следом.

Кэмерон опять взглянул в окно, на крыши Парижа. Дэниел выжидал на софе, такой же напряженный, как и его отец. Дэниел сбежал из школы, это, конечно, плохо, но в душе Кэмерон был согласен с ним. Он отправил Дэниела в Кембридж, потому что там учились все Маккензи, и место в университете ему было гарантировано уже при рождении.

По правде говоря, Кэмерон не возражал, чтобы в этой поездке Дэниел был рядом. Ему нравилось наблюдать, как они с Эйнсли уморительно смеются над чем-то понятным только им двоим, как пробуют всевозможную выпечку или тащат его в какой-нибудь отдаленный уголок Парижа, который вдруг им захотелось увидеть. Кэмерон знал: надо быть жестче в том, что касается образования Дэниела. Парню нужно вернуться в университет, и Кэмерон как отец обязан на этом настоять. Но он не решался — он слишком любил своего сына и не хотел видеть его несчастным. Надо придумать что-нибудь еще.

Кэмерон взглянул на этих двоих, что сидели рядышком на софе и ждали его ответа. Жена и сын с одинаковым напряжением смотрели на него.

— Монте-Карло, — произнес Кэмерон.

— Монте-Карло? — заморгала ресницами Эйнсли.

— Я устал от самодовольных парижан, — без улыбки сказал Кэмерон, — от художников, считающих себя гениями. Мне хватило Мака. В Монте-Карло ты встретишься с гораздо более интересными людьми.

— Я?

— Там тебе понравится, Эйнсли, — продолжал Кэмерон, пригвоздив ее взглядом золотистых глаз. — Взломщице замков легкомысленный настрой тамошних жителей может показаться забавным и любопытным.

— Тогда, возможно, мне там понравится, — рассмеялась Эйнсли.

— А восход солнца над морем просто великолепен, — добавил Кэмерон. И это правда. Ему хотелось, чтобы Эйнсли увидела это великолепное зрелище. Он вспомнил, как Йен любовался Бет, наблюдающей за фейерверком, как радовался он ее радостью. Теперь Кэмерон лучше понимал его.

Эйнсли подмигнула Дэниелу и вытянула ноги в новых лакированных ботинках.

— У меня только один вопрос относительно этого восхитительного Монте-Карло.

Взгляд Кэмерона застыл на этих ботинках высотой по щиколотку, застегнутых на ножках в шелковых чулках. Он представил, как открывает каждую застежку и прокладывает дорожку поцелуев вверх по ноге до самого колена. О, Эйнсли и ее застежки!

— И что это за вопрос? — взял себя в руки Кэмерон.

— В Монте-Карло есть пирожные? — улыбнулась ему Эйнсли и подмигнула Дэниелу.

Там были пирожные, а еще казино, которое ее добродетельное величество королева Виктория очень осуждала. Когда они приехали в свою гостиницу в Монако, Кэмерон попросил Эйнсли надеть платье из темно-красного бархата, которое он выбрал для нее в Эдинбурге, и повел ее прямо в казино.

Эйнсли оказалась в длинном, красивом здании под куполом, заполненном людьми в сверкающих драгоценностях. Высокое фойе украшало гигантского размера прямоугольное окно с цветными стеклами, его обрамляли картины на мифологические темы. Прямо из фойе можно было попасть в игровые комнаты, куда Кэмерон и отправился.

Крупье приветствовали его по имени, а красивые женщины, которые должны были заманивать игроков к столу, дарили ему свои улыбки. Многочисленные заинтересованные взгляды останавливались на Эйнсли: здешнее общество тоже узнало о поразительно быстром браке Кэмерона Маккензи.

Но Эйнсли быстро поняла, что Кэмерон любит Монте-Карло ничуть не больше Парижа. Он разговаривал и смеялся с друзьями, пил виски и курил сигары, когда играл в карты, но его сердце было не здесь.

Это была самая мягкая зима в жизни Эйнсли, привыкшей к шотландскому холоду. Летели дни, и она все лучше узнавала настоящего Кэмерона. Она обнаружила, что можно разговаривать с ним обо всем на свете: о событиях, происходящих в мире, о спорте, обсуждать историю Шотландии и отношения с Англией, спорить о книгах, музыке, театре и искусстве. Кэмерон много читал и путешествовал, шутил, что кое-какие знания приобрел в Кембридже, хотя скорее всего они пришли к нему во сне, потому что когда он не спал, то пил, играл, катался на лошадях и ухаживал за женщинами.

Кэмерон довольно открыто говорил о своей прошлой жизни, заявив, что Эйнсли заслуживает того, чтобы знать о нем все, и, кроме того, он всегда презирал лицемеров. И все же какая-то часть его души оставалась закрытой — он никого в нее не впускал, даже Эйнсли. И это ощущение отторженности от нее было мучительно для Эйнсли, хотя каждую ночь Кэмерон любил ее до безумия.

Вечерами они втроем где-то ужинали, вместе ходили в театр или в оперу. Разговоров о том, чтобы отправить Дэниела в Кембридж, больше не возникало. Эйнсли видела, что Кэмерону, хотя он не очень-то понимал, что делать с парнем, нравилось постоянное присутствие сына. Днем они посещали музеи и парки или просто бродили по крутым улочкам Монако, часто поднимались от бухты вверх к вершине горного массива. И как-то Эйнсли призналась: более здорового образа жизни, чем в эту зиму, она никогда не вела.

И только один случай омрачил их безоблачное пребывание в Монте-Карло. После новогоднего праздника Дэниел вернулся в гостиницу с подбитым глазом и окровавленным лицом. Эйнсли бросилась к нему, стала обрабатывать раны, но Кэмерон лишь сердито наблюдал за ними.

— Ну и чем кончилось дело? — спросил он. — Нам что, сидеть и ждать, пока придет полиция и арестует тебя?

— Отец, я не виноват. Драку затеял не я. Один тип подговорил своих дружков — или кого там еще, — и они набросились на меня.

— В таком случае нужно заявить в полицию, — тревожно посмотрела на Дэниела Эйнсли, но тот пожал плечами:

— Со мной все в порядке. Я сбежал от них.

— Что это за тип? — требовательно спросил Кэмерон. — И что произошло?