Круглосуточный книжный мистера Пенумбры - Робин Слоун

– Пенумбру.

Декл кивает.

– У него хранился ключ от codex vitae Моффата – вы это знали? Они дружили, по крайней мере там, в Сан-Франциско.

– Но я никак не могу его найти, – уныло возражаю я. – Исчез, как призрак.

Тут я соображаю, что разговариваю с любимым новичком Пенумбры.

– Погодите-ка – вы знаете, где он живет?

– Знаю, – отвечает Декл, глядя прямо в камеру. – Но не скажу.

У меня, должно быть, такая расстроенная физиономия, что Декл тут же выставляет открытые ладони и продолжает:

– Нет, я предлагаю сделку. Я нарушил все правила из книги – а книга очень старинная – и отдал ключ от Читального Зала, когда вам понадобилось, так? А теперь я хочу, чтобы и вы для меня кое-что сделали. Взамен я с удовольствием сообщу, где вы можете найти нашего друга, мистера Аякса Пенумбру.

Я никак не ожидал от улыбающегося дружелюбного Эдгара Декла такой расчетливости.

– Помните Gerritszoon, который я вам показывал в печатне?

– Да, конечно.

В подземной типографии.

– Не много осталось.

– Именно. Кажется, я вам говорил: оригинал у нас украли. Это было сто лет назад, сразу после того, как мы приплыли в Америку. Неразрывный Каптал пришел в ярость. Наняли команду сыщиков, заплатили полиции, вора нашли.

– Кто это был?

– Один из нас – из числа переплетенных. По фамилии Гленко, у него сожгли книгу.

– За что?

– Попался на том, что занимался сексом в библиотеке, – буднично сообщает Декл.

Затем поднимает палец и добавляет вполголоса:

– Что, кстати, и поныне не приветствуется, но теперь за это не жгут.

Значит, Неразрывный Каптал все-таки постепенно добивается прогресса.

– В общем, он уволок стопку кодексов и какие-то серебряные вилки с ложками – у нас в те годы была роскошная столовая. И заодно сгреб пуансоны для Gerritszoon. Кто-то считает, что это была месть, но, думаю, это было скорее отчаяние. Хорошим знанием латыни в Нью-Йорке не прокормишься.

– Вы сказали, его схватили?

– Да. На книги он покупателей не нашел, так что их мы вернули. Ложек след простыл. И пуансонов – они тоже ушли. С тех пор не обнаруживались.

– Странная история. И что?

– Я хочу, чтобы вы их нашли.

Хм.

– Серьезно?

Декл улыбается.

– Абсолютно. Я понимаю, что они могут лежать на дне какой-нибудь свалки. Но также возможно, – его глаза блестят, – что они спрятаны на виду у всех.

Маленькие кусочки металла, пропавшие сто лет назад. Наверное, проще разыскать Пенумбру, обходя дом за домом.

– Я думаю, вам это по силам, – продолжает Декл. – По-моему, вы очень изобретательны, у вас большой ресурс.

Еще раз:

– Серьезно?

– Черкните мне, когда найдете. Festina lente.

Он улыбается, и окошко чата чернеет.

Ну вот, теперь я злюсь. Я рассчитывал, что Декл поможет мне. А он дает мне домашнее задание. Невыполнимое задание.

Но: «По-моему, у вас большой ресурс». Такого мне еще не приходилось слышать. Задумываюсь над этим словом. Ресурс. Думая о ресурсах, я сразу вспоминаю Нила. Но может, Декл и прав. Все, чего я добился, сделано с чьей-либо помощью. Я знаю людей с особыми умениями и знаю, как сложить эти умения вместе.

И если подумать, у меня есть и на эту задачу ресурс.

В поисках старинного и непонятного, загадочного и значительного я обращаюсь к Оливеру Грону.

Когда Пенумбра исчез и магазин закрылся, Оливер так проворно перескочил на новую работу, как будто она уже была у него в кармане, полагал я. Он устроился в «Пигмалион», один из подлинно независимых крепких книжных магазинов, открытый участниками «Движения за свободу слова»[20]на Энгельс-стрит в Беркли. И вот мы с Оливером сидим в тесном пигмалионовском кафетерии, втиснутом позади вальяжно раскинувшейся секции продовольственной политики. Ноги у Оливера слишком длинные для такого маленького столика, поэтому он вытягивает их в сторону. Я жую коржик с малиной и ростками фасоли.

Похоже, Оливер доволен своей новой работой. «Пигмалион» громадный магазин, почти целый городской квартал, набитый книгами и чрезвычайно хорошо организованный. Яркие цветные квадраты на потолке обозначают границы между отделами, а по полу проведены узкие полоски тех же цветов, сплетающиеся в узоры, будто дорожки на печатной плате. Когда я пришел, Оливер перетаскивал охапку тяжелых томов в секцию антропологии. Может быть, его крепкое сложение выдает в нем не библиотекаря, а регбиста.

– Ладно, что такое пуансон? – спрашивает Оливер.

Его знания о загадочных объектах не столь глубоки после рубежа двенадцатого столетия, но меня это не пугает.

Я объясняю, что система ручного набора держится на металлических буковках, которые составляются в строки, складывающиеся в свою очередь в страницы. Сотни лет эти буковки изготавливались по одной, каждая отливалась вручную. Для такого литья нужна матрица, шаблон, вырезанный из твердого металла. Этот шаблон и назывался пуансоном, и на каждую букву имелся свой пуансон.

Оливер молчит, смотрит отстраненно. Потом говорит:

– Ага, значит, послушай. В мире есть всего два типа предметов. Это прозвучит диковато, но… у одних предметов есть аура. У других нет.

Что ж, ставлю на ауру.

– Мы говорим об одной из главных реликвий многовекового культа.

Оливер кивает.

– Отлично. Бытовые предметы… домашний скарб?

Исчезли.

Он щелкает пальцами: пшик.

– Большое везение, если случается найти, к примеру, роскошную салатницу. Но религиозные реликвии? Ты не поверишь, сколько ритуальных сосудов до сих пор в ходу. Никому не хочется быть обалдуем, который выкинул ритуальную чашу.

– Значит, мне повезло, что быть обалдуем, который выкинул Gerritszoon, тоже никто не хочет.

– Ага, и если кто-то его украл, это добрый знак. Кража – одна из лучших судеб, которые могут выпасть предмету. Краденое в обороте. Его не засасывает земля.

Тут он плотно сжимает губы.

– Но не слишком обнадеживайся.

Поздно, Оливер. Я проглатываю остатки коржика и спрашиваю:

– Ладно, если ты знаешь ауру, дальше что?

– Если эти пуансоны существуют где-нибудь в моем мире, – говорит Оливер, – есть место, где ты их обнаружишь. Тебе нужен доступ в Инвентарную таблицу.