Королевство крестоносцев - Джошуа Правер

Встреча с христианским Востоком вне стен Константинополя должна была сильно озадачить крестоносцев. Восточное христианство оказалось сложным понятием; оно объединяло с полдюжины различных общин различных конфессий.

Быстро распространявшиеся слухи о приближавшихся армиях крестоносцев 1-го Крестового похода породили на Востоке атмосферу напряженного ожидания. На Балканском полуострове в связи с этим даже возникло христианское мессианское движение. В восточной христианской литературе турок-сельджуков называли не иначе как народами Гог и Магог, и крестоносцы были Божьим воинством, которое вскоре должно было поразить Сатану на поле битвы Армагеддон. Армянский хронист Матфей Эдесский видел в приходе крестоносцев исполнение пророчества почитаемого армянского католикоса Нерсеса: «С помощью франков Господь хотел поразить персов (турок)… Они пришли, чтобы разбить сковывавшие христиан цепи, освободить святой град Иерусалим от ига неверных и вырвать силой из рук мусульман почитаемую гробницу, принявшую Бога».

Сирийский патриарх Михаил Сириец писал так: «Франки, что пересекли море, собрались и обещали Господу, что если им будет дано войти в Иерусалим, то они будут жить в мире со всеми христианскими конфессиями, и у каждого народа, который исповедует Христа, будут свои церкви и монастыри».

Слово «освобождение» часто срывается с кончика пера писателей христианского Востока, но, что бы они под ним ни понимали, это не имеет отношения к понятию свободного христианского государства. В то время как греки Антиохии все еще мечтали о возвращении Византийской империи, которая восстановит их власть в сирийской столице, а армяне Тавра и Киликии размышляли о возможности получить политическую автономию без вмешательства со стороны греков и турок, о таких вещах не задумывались яковиты, несториане, сирийцы и копты. У первых трех из этих четырех общин не было традиций независимой государственности. Их религия никогда не соотносилась с какой-либо территорией и с определенной этнической группой. С египетскими коптами дело обстояло несколько иначе, но, каковы бы ни были их чувства, мусульманские соседи рассматривали коптов как «дхимми», немусульманское население в мусульманском государстве, находившееся под защитой закона. Единственным исключением были ливанские марониты, сформировавшиеся на основе этнической группы, объединенной одной верой, на определенной территории, хотя греки и монофизиты относились к ним с презрением.

Для восточных христианских сект «свобода» означала в большинстве случаев свободу религиозного культа; при этом речь не шла о христианском доминировании. Мусульманские правители, в отличие от христианских, чаще даровали право свободы вероисповедания. Михаил Сириец писал, что «они не расспрашивают об образе занятий и о вере, и они никого не преследуют за это, как поступают греки-еретики, народ коварный». Сыновья Магога, как он называет турок, «правят с позволения Бога», и это сильно беспокоит еретиков-греков. Турки не заставляют насильно яковитов исповедовать их веру, как это вошло в обычай у греков.

Страх и ненависть к «халкидонитам», то есть греко-византийской церкви, – постоянный лейтмотив в большом историческом повествовании Михаила Сирийца (XII в.). И те же самые чувства отражают источники, из которых он черпал информацию о более ранних исторических временах. Таких же взглядов придерживался богослов, писатель и сиро-яковитский епископ Абу-ль-Фарадж ибн аль-Ибри (Бар Эбрей), сын новообращенного еврея. Страх перед греками никогда не оставлял армян Малой Азии или коптов Египта.

Этот исторический опыт армян, яковитов и коптов отчасти объяснял те сдержанные чувства, с которыми они встретили армии 1-го Крестового похода, о чем свидетельствуют восточнохристианские источники. Александрийский копт Савирус ибн аль-Мукаффа посвятил этим событиям несколько строк: «Во дни Аввы Михаила (коптского патриарха Александрии) армии византийцев (Ар-Рум) и франков прибыли из Рима и из франкских земель в Сирии в большом множестве и овладели Антиохией и окружающими ее землями и большей частью Верхней Сирии… Потом они овладели славным городом Иерусалимом (аль-Кудс аль-Шариф)… Мы, община христиан, яковиты и копты не приняли участия в паломничестве (аль-Хадж) в Иерусалим».

Поскольку свобода вероисповедания была великой мечтой всех христианских сект, то это стало основным критерием для христианского Востока при оценке действий пришельцев-франков.

Если принять во внимание эту точку зрения, освобождение Иерусалима от мусульман не было столь значимым событием для жителей Востока. Они вряд ли могли надеяться на то, что крестоносцы вернут им святые места; единственное, на что они могли рассчитывать, – что им удастся приобрести что-либо из владений греческой церкви. Была также надежда на избавление от вымогательств при сборе налогов мусульманами.

Более того, на святыни и храмы Святой земли восточные секты смотрели по-разному. Были восточные паломничества в Иерусалим и к Гробу Господню. Все восточные христиане отмечали праздник сошествия Благодатного огня, но подозрительно отсутствовали упоминания об Иерусалиме во множественных сочинениях яковитов, коптов и армян. Иерусалим стал целью стремлений всех европейцев, и франки чувствовали, что они становятся законными наследниками Царства Давидова. Никакого подобного чувства невозможно обнаружить у восточных христиан. Михаил Сириец пишет в тени известного сирийского святого Бар Саума, а не Гроба Господня. Ни копты, ни яковиты, ни армяне не возводили Иерусалим в ранг патриархата, изредка он становился епископальным городом. Причиной этому могли быть чисто материальные факторы и отсутствие большой общины, но все это вряд ли может служить достаточным объяснением. Основной причиной был иной тип религиозного чувства со всеми его последствиями.

Копты и мусульмане называют Иерусалим аль-Шариф – «благородный»; в этом святом городе яковиты и копты ставили епископов в другие города или новый патриарх делал свое первое назначение на иерусалимскую кафедру, благоговейно приводя слова апостола Луки (24: 27; в переводе на сирийский язык): «Всему начало в Иерусалиме». Но это было повседневной практикой и для других мест.

Каковы бы ни были ожидания восточных сект, действительность оказалась довольно мрачной. Крестоносцы с самого начала правили безжалостным образом, и годы завоевания были периодом всеобщих страданий. То, что восточные христиане говорили на арабском, носили бороды и одевались в мусульманские одежды, часто приводило к тому, что они становились жертвой военных действий и грабежей. Но и позже, когда франки научились отличать их от мусульман, «сирийцы» всегда находились под подозрением.

Но основным пробным камнем оставалась религия и богослужебная практика. Первоначальные конфликты с восточными христианами крестоносцы сумели разрешить, и справедливость удалось восстановить, но память о них осталась. Ничто так ярко не иллюстрирует эти события, как свидетельство армянского историка Матфея Эдесского, который, как и многие его соотечественники, приветствовал приход франков. В 1 102 г., как он утверждает, Богу пришлось вмешаться и показать, что он гневается на франков. В Страстную субботу Благодатный огонь не сошел на Гроб Христа, и только молитвы истинно верующих (то есть монофизитов) заставили его снизойти, хотя и днем позже. И причиной этого было то, что «франки изгнали из монастырей армян, греков, сирийцев и грузин». После явленного чуда франки покаялись и «всем вернули то, что им по праву принадлежало». Коптский хронист Савирус ясно говорит о том, что после захвата Иерусалима копты больше не совершали свои традиционные паломничества в Святой город «по причине той ненависти, что франки испытывают к нам, и их ошибочных представлений о нас, и их обвинений нас в неблагочестии».