Беру все на себя - Евгений Красницкий

— Молчи, — буркнул в ответ староста. — Сам знаю.

Мишка, сколько ни пялился на Листвяну, так и не смог понять ее чувства. Ключница не выла и не причитала в голос, не кидалась на гроб, не падала в обморок — держалась твердо, но глаза были красными, а лицо осунувшимся и как-то враз постаревшим. Так притворяться было невозможно, она действительно переживала. К тому же молилась она не то что искренне, а прямо-таки истово, будто ждала какого-то знака свыше, а это было уж и вовсе непонятным — чего просила вчерашняя язычница у христианского бога?

По дороге с кладбища Аристарх сам потянул Мишку за рукав, отводя в сторону.

— На поминки не пойду, пускай там Кирюха сам отдувается. Ты чего про Листвяну узнать хотел?

— Да… так получается… похоже, что Первак ей не сын был.

— Верно. Первак ей чужой, а раб божий Павел так и вовсе никто. Еще что?

— Но переживала-то она… — Мишка запнулся, затрудняясь описать свои ощущения. — Не притворялась Листвяна. Ни в церкви, ни на кладбище. Не убивалась, конечно, по покойнику, но люди-то себя на похоронах по-разному ведут…

— Молодой ты еще, едрен дрищ… не довелось тебе испытать такого. — Лицо Аристарха на секунду стало отсутствующим, словно он ушел в какие-то воспоминания. — Не с покойником она прощалась, а с целым куском жизни. Большим куском, важным. Не понять тебе… пока.

«Угу, не довелось. Посмотрел бы я на тебя, будь ты на моем месте, когда со стен Мариинского дворца[21] обдирали текст указа о присвоении Ленинграду звания „Город-герой“. Тоже кусок жизни уходил, да еще какой! Небось, если бы твое капище, где ты предков славишь, так же поганили, без трупов бы не обошлось! Впрочем, и у меня, сложись чуть иначе, как говорится, „рука бы не дрогнула и совесть не мучила бы“. Не сложилось и… слава богу, что не сложилось. Но тебе, потворник, знать об этом незачем».

— Но таилась же, камень за пазухой держала…

— А то мы не видели… самый умный, едрен дрищ? А мы, старые пердуны, значит, ослепли совсем? Что ты вообще знаешь? — На удивление, в голосе Аристарха совсем не было злости — одна насмешка. — Это для тебя Кирюха дед, а кое для кого так и сейчас еще… — Староста, совершенно неожиданно, блудливо ухмыльнулся и гусарским жестом расправил усы. — Он изо всех сыновей Агея самым мягким да ласковым был… девки да молодки от него… гм, едрен дрищ… Не видал ты деда в молодости! А он и сейчас еще! Короче, взнуздана и оседлана Листвяна, что кобылка игривая, да так, что и сама этому рада. Будет ходить под седлом по ниточке! Так себе и мысли! И не дай тебе бог… Сам понимать должен, не дурак.

— Так что же, ей дед приказал Бурея к Перваку?..

— Нет, ты все-таки дурак! — досадливо констатировал Аристарх, но пилюлю все же решил подсластить: — Не от нехватки ума дурак, а от малолетства. Ничего он ей не приказывал! Просто сделал так, что ей САМОЙ захотелось прошлое от себя отринуть, а Первак — только часть ее прошлого, то, что на виду. Корнею же на это плевать с высокого дерева — он и так все видит и понимает.

Все, Михайла, как бы ты к вашей ключнице ни относился, впредь в дела между ней и Корнеем нос не совать! Уразумел?

— Так ведь…

— Я спрашиваю: уразумел?

— Да…

— Вот так, едрен дрищ, и матери то же самое накажи! И… и Лехе передай, а то полезет, понимаешь…

«Угу. Задернуть занавесочки и сидеть в купе, покачиваясь, как будто поезд едет. Знакомая песня. Ну уж нет! Ты-то, во благовремении, Богу душу отдашь… или что там тебе полагается, как потворнику Перунову, а мне с рожденным от Листвяны дядюшкой потом всю жизнь кувыркаться… Но политес соблюдать придется, блин, мало мне других забот…»

С поминками получилось как-то… мутно. Листвяна, конечно, не родня, но ключница-то не последний человек в усадьбе, да и некоторые «особенности» ее отношений с главой рода Лисовинов… И урядник Павел не просто умерший сын холопки, а «православный воин, принявший смерть от ран, полученных в бою». Короче, устраивать мероприятие только для холопов было как-то неудобно. Природным Лисовинам пришлось присутствовать.

Впрочем, Корней на поминках особо не задержался. Отсидел за столом приличествующее событию время, принял несколько чарок за упокой новопреставленного раба Божьего, нашел несколько добрых слов в адрес почившего и, игнорируя укоризненный взгляд отца Михаила, засобирался уходить, ссылаясь на какие-то неотложные дела. Вместо прощания или извинений лишь напутствовал Мишку и Лавра словами: «Вы тут особенно-то не налегайте…»

Мишка тоже сильно не задержался, ибо «не пристало отроку» (в кои-то веки польза от возраста обнаружилась), движением головы велев выметаться из-за стола и Варламу-Вторуше (Третьяка-Тихона, по малолетству, за мужской стол не пригласили). Лавр же остался, даже и не скрывая своего твердого намерения надраться под благовидным предлогом. Уже уходя, Мишка, как говорится, «всеми фибрами души» почувствовал, что с уходом его и Корнея присутствующих отпустила некоторая скованность — чуть ли не вздохнули с облегчением.

«Это что же? Лавра и за боярина не почитают? Дожили, едрена-матрена!»

За женским же столом главенствовала тетка Татьяна (Анна-старшая приезжать на похороны не пожелала). Вот там никакого напряга, на первый взгляд, заметно не было — Татьяна «вписалась в коллектив», хлюпая носом и утирая глаза, тянула хором с остальными женщинами нечто поминально-заунывное и чуть ли не обнималась с Листвяной. Однако, если присмотреться…

Дарена — старшая сноха Славомира, в Куньем бывшая в роду большухой[22]— сидела далеко от Татьяны, отнюдь не на почетном месте. То есть по сравнению с жизнью в Куньем городище все в женской иерархии встало с ног на голову — там Татьяна была почти никем, младшей незамужней золовкой, а потом и вовсе изгоем, в Ратном же Татьяна — жена наследника и, в отсутствие Анны, «первая леди» лисовиновской усадьбы. А Дарена, хоть и не холопка, но взята в род из милости, практически по капризу Корнея. Если же учесть, что таких «куньевских вдов», как Дарена, только помоложе, принято в род было немало, то вот вам и готовая оппозиция с уже готовым лидером.

«Мать с ключницей на ножах, а Татьяна, похоже, подружилась. Куньевские бабы, принятые в род, ни к Татьяне, ни к Листвяне никакой симпатии испытывать не могут… по-любому не должны бы, хотя кто их, баб, знает. Блин, неужели еще и с этим разбираться придется? Колонут ведь клан бабы, запросто могут… стоит только деду… гм, будем надеяться, еще не скоро, но когда Лавр останется старшим мужчиной… не справится, как пить дать не справится! Да и хрен бы с ним по большому счету — к тому времени Академия и без Ратного прожить сможет, но Демка с Кузькой! Их же обязательно во все эти разборки втянут.