Эверест - Тим Скоренко

Когда я вновь оказался в лагере III – всего-то через несколько дней, – никаких шерпов там уже не было. Если бы они, как я приказал, ждали две недели, я бы остался жив. Но они, похоже, ушли на следующий же день после начала моего восхождения. Сволочи! У меня практически не было еды, палатку снесло в пропасть, и я надеялся, что меня отогреют и подкормят, но нашел лишь остатки от стоянки, какие-то обрывки, обломки оборудования и обертку от бульонных кубиков. В тот момент я понял, что борьба окончена, хватит.

Значительно позже, уже из своего нынешнего положения, я понял, что Ринзинг (как ранее Церинг) серьезно заболел и начал бредить – судя по всему, горная болезнь, – и потому шерпы снялись с места. Но мне что – легче от этого? Теванг не мог спустить Ринзинга, а потом вернуться? Им просто было плевать.

Постфактум я узнал еще одну неприятную вещь. В полуметре от места, где я закрыл глаза и заснул навсегда, была еда. Шерпы все-таки оставили мне целый рюкзак, прикопав его от ветра и привязав к вбитому в скалу крюку. Но потом снег запорошил запасы, и я просто их не увидел. Я был в чудовищном духовном раздрае. Мне было не до поисков еды, которой могло не оказаться как таковой. Я просто злился. Я умер, пытаясь совместить внутри два несовместимых чувства: ненависть и любовь. Любовь, конечно, к горе.

Впрочем, еда вряд ли помогла бы мне. Я же потерял палатку и спальный мешок. Даже поев, я бы замерз. Палатку они мне оставили – тоже прикопав близ еды. Кстати, тут не могу не похвалить – это была их единственная палатка. Они пошли вниз на свой страх и риск и, насколько я знаю, дошли довольно легко. Но вот спальника они не оставили – кто мог подумать, что я умудрюсь потерять спальник. В принципе, когда я шел вниз, то был уже мертв. Но не хотел догадываться об этом – и не догадался.

У всех исследователей моего путешествия, у всех, кто писал обо мне книги и пытался проследить мой маршрут, есть еще один вопрос. Первым его задал шерп Гомбу, участник китайской экспедиции 1960 года. Он же своими глазами видел на 8500 метрах старую палатку – и это не могла быть палатка Мэллори и Ирвина, потому что они не останавливались на этой высоте. Самый высокий лагерь экспедиции 1924 года находился на 8305 метрах! Томас Ной, один из главных исследователей моей жизни, утверждал, что это моя палатка. Так ли это? Добрался ли я до этой высоты? Сумел ли поставить палатку и переночевать в ней?

Да, черт вас всех дери, это моя палатка. Да, свой последний, штурмовой, лагерь я разбил на этой дикой высоте. И у меня не было кислорода. И я пережил в ней ночь. Просто утром у меня не было сил ее складывать, и я оставил ее там, а потом ее снесло ветром вместе со спальником. Снесло недалеко, метров на тридцать, где четверть века спустя ее и увидел шерп-проводник. Но у меня не было возможности до нее добраться.

Впрочем, какая разница. Да, это была моя палатка – вот что важно.

Есть один человек, о котором я вам еще не рассказывал, хотя он нравится мне более всех прочих, пытавшихся добраться до вершины. Его звали Эрл Денман. Он был канадцем и в 1947 году попытался повторить мое достижение – не отправиться в Гималаи с огромной экспедицией, тоннами оборудования и тремя фургонами денег, а совершить одиночное восхождение с несколькими шерпами. До своего путешествия он тренировался в горах Вирунга, в Африке. Их высшая точка – 4519 метров, сложность – низкая. Здесь замечу, что я не имел и такого опыта, поскольку до восхождения вообще никогда не пытался подниматься в горы. У Денмана было такое преимущество, хоть и довольно плохонькое по меркам профессионалов.

У Денмана практически не было средств, как и у меня. Всего полторы сотни фунтов. Поэтому он тоже не стал получать никаких виз и лицензий, а решил нелегально пересечь границу и тайно подняться на гору. Он добрался до Дарджилинга и сперва даже пытался получить разрешение – но его ждал отказ; он подписал обязательство не пересекать индийскую границу в направлении севера. Как и я, с шерпами он познакомился случайно. Но ему снова повезло – ему достались лучшие. Одного шерпа звали Анг Дава. А вот вторым был Тенцинг Норгей. На тот момент ему было тридцать три года; первый раз он пытался подняться на гору еще с британской экспедицией 1935-го, за двенадцать лет до попытки Денмана. Но ни в 1935-м, ни в 1947-м у Норгея не было ни славы, ни имени – зато был опыт и хорошие рекомендации от предыдущих экспедиций. Он все еще копил опыт, чтобы в 1953-м создать себе славу и имя. Я до сих пор не понимаю, как Денман уговорил Норгея и Даву. Они просили по полсотни фунтов (это очень скромно), но он мог заплатить максимум по двадцать пять. У него не было толкового оборудования, не было плана – но каким-то чудесным образом получилось их уболтать. Насколько я понимаю, здесь сыграла роль любовь Норгея к горам. Из-за недавней войны в ближайшее время экспедиций не предвиделось, и Тенцинг был готов идти наверх с кем угодно.

Они вышли тайно. Если бы не Норгей, канадец не добрался бы даже до границы. Но Тенцинг был незаменим. Он говорил на десятке языков, лично знал огромное количество людей во всех поселениях, что встретились им на пути, назубок помнил все тайные тропы. К 7 апреля 1947 года они без особых проблем добрались до монастыря Ронгбук, где жила сестра Норгея, вышедшая замуж то ли за монаха (они не дают обета безбрачия), то ли за какого-то местного работника.

Что меня поражало – так это то, что Денман шел босиком. Я понимал причину: на легкие африканские вулканы удобнее всего забираться именно так. Дело привычки. Денману даже в голову не пришло, насколько холодно может быть наверху. Он черпал свой опыт на склонах Вирунга, где можно в любой момент раздеться и лечь позагорать. Он полагал, что тут будет так же. Я и то был одет теплее, и ботинки у меня были лучше – я купил все самое крепкое и приличное, что смог. У меня, правда, не было никакого оборудования (я не знал о его необходимости), а у Денмана было. Но какое, боже мой! Мне, ныне обремененному всевозможными познаниями относительно восхождений, просто смешно!

Он всем – и даже шерпам – говорил, что от кислорода отказывается принципиально. Неспортивно, не по-мужски. Норгей посмеивался, хотя не без доли грусти. И он, и Дава прекрасно понимали: у Денмана просто нет денег на кислород. Палаток он купил две, большую для сопровождающих и маленькую для себя, заплатив два десятка фунтов. Кошки и ледорубы у него были самодельные. Еще у него был примус и небольшой запас пищи – значительно, кстати, более солидный, нежели у меня. Так что в целом мы были практически равны. Мне не терли непривычные ботинки, и у меня были какие-то деньги. А он хотя бы примерно представлял себе, что такое горы.

Так или иначе, второго мая они добрались до Северного седла, и к этому времени Денман был практически полумертв от холода. Он мерз все время. Шерпы одолжили ему пуховик, но это не спасало. У Денмана были единственные однослойные штаны – он думал, что чем легче одежда, тем проще будет взбираться. Не могу быть уверенным, но, по-моему, он отморозил себе яйца на всю оставшуюся жизнь. А еще он практически не мог есть – желудок не переваривал местную пищу, накладывалась усталость и первые признаки горной болезни.

Но дело вовсе не в оборудовании, не в одежде и даже не в физическом состоянии. Дело в вере. Денман не верил так, как я. Он ставил спортивный рекорд, то есть гора была для него целью, влекущей за собой славу, успех и прочие вторичные радости. Для меня же важным было дойти, а остальное – черт с ним.