Тиберий. Преемник Августа - Джордж Бейкер

Гораздо позже времени правления Тиберия это зло проявило себя в полную силу, но уже Тиберий чувствовал первое его приближение.

В меньшей степени это зло проникало в нижние армейские слои, отсутствуя среди рядовых, людей, которые служили двадцать пять лет своей жизни и которые, как никто, должны были доверять соседу, поворачиваясь к нему спиной в минуты опасности. Но не было человека среди военных высшего ранга, за которым пристально не наблюдал бы Цезарь.

Ввиду этого, во всяком случае ввиду трусливого разъединения в рядах собственной партии, стоики выказывали невозмутимость. В мире взаимной подозрительности и соперничества нечто великое было в человеке, придерживающемся учения, что внешние обстоятельства не имеют для него значения. Он отказывался беречься или бороться. Он предпринимал лишь умеренные и разумные меры предосторожности. Он встречал смерть равнодушно. Существование стоического учения было молчаливым ответом на напряженную атмосферу двора Цезаря. Они не столь уж не преуспели в своем учении. Когда наконец Нерон был свергнут и Гальба, Отон и Вителлий боролись за власть у его тела, вышедший победителем Веспасиан сделал определенные шаги в сторону сенаторов. Медленно, но верно стал намечаться компромисс. После того как Тит изменил отношение к сенату и Домициан отступился от него, Нервой были заложены основы согласия, давшего империи четырех великих правителей. Все они не были чужды стоических взглядов, а кульминацией стал Марк Анний Вер, император Марк Аврелий, чей стоицизм слишком очевиден и не требует отдельного упоминания.

Однако эта моральная победа стоиков смогла быть достигнута, лишь когда они отказались от всяких связей с олигархической политикой старого типа. Стоицизм не связан ни с какой политической теорией. Его вполне искренне мог исповедовать и абсолютный властитель, и самый убежденный республиканец. Но когда все было сказано и сделано, он стал мостиком, по которому ранние римские добродетели были внесены в новую эру.

Присвоив его философию, олигархия становилась все менее и менее значительной политической силой. Она ослабла, стала незримой, ее республиканские убеждения растаяли в неуловимой атмосфере, всегда присущей Риму.

Компромисс между сенатом и империей, установленный Нервой, предоставил римскому миру восемьдесят четыре года мира и процветания. Он был нарушен Коммодом, и с этих пор борьба возобновилась с новой силой. Истинная слабость сенатской партии обнаруживала себя постепенно. Участвуя в гражданской и экономической жизни, ее члены были не в состоянии привести мир к экономическому процветанию. Они не могли способствовать благосостоянию. Власть у них отобрали жесткие и грубые военные. Эта борьба имела следствием приход к власти иллирийских императоров и политическую организацию государства в виде абсолютной монархии, где сенат практически оказался не у дел… Однако военная власть не могла овладеть ситуацией, когда экономическое основание трещало под ее ногами. Ее попытки исправить положение лишь ускорили конец. Настали времена, когда римская армия сражалась с варварскими племенами на севере, находясь на одном уровне с ними. В Западной Европе огромная военная сила в конце концов исчезла в результате экономического краха.

Лишь в последний период этой борьбы государство призвало на помощь новую религию, ставшую выражением его единства и универсальности. Наглядным результатом такого срочного приятия и обращения к этим принципам стало удивительное реформирование и восстановление восточных провинций, где империя просуществовала еще тысячу лет. На запад эти принципы пришли слишком поздно. Люди, не будучи слишком мудрыми и полностью свободными, способны понимать и действовать, лишь когда власть обстоятельств сообщает им эти возможности. История является больше рассказом о слепоте и ошибках человечества, чем (как полагал Гиббон) о его преступлениях и катастрофах.

Христианство вышло победителем в борьбе среди нескольких соперников. Старая римская религия — система, которую мы весьма условно называем язычеством, — прежнее сочетание местных культов и примитивных обрядов, грубо и несовершенно связанное с помощью основных героев разных мифологий и слегка прикрытое греческой философской и литературной традицией, исчезла вместе с олигархией, оставив лишь след своих более простых форм в народных обычаях земледельцев. Она была в последний свой период не более чем литературной традицией, за которую судорожно хватались, как за письма покинутой любовницы, как за дело славное, но давно прошедшее. Она, в сущности, принадлежала времени существования независимых полисов. С их исчезновением она утратила свою значимость. Египетские и некоторые азиатские культы оказались более живучими. Однако поклонение Изиде также оставалось лишь местной традицией, ее внешнее распространение было ограниченным, ее внутренняя философская подоплека обращалась к типу личности, павшей далеко позади и выбывшей из борьбы, когда жизнь стала отчаянным сражением против неравенства. Митраизм, в некоторых отношениях самый сильный соперник христианства, стал в основном религией военных. Он полностью исчез с роспуском римской армии. Многие из его последователей высшего ранга, вероятно, пали на полях сражений во время бесконечных гражданских войн и пограничных столкновений последних дней империи.

Сила христианства, безусловно, покоилась на его вселенском характере. Оно вобрало в себя гораздо больше элементов, чем другие соперничавшие с ним религии. Это была давильня, которая вобрала в себя урожай самых различных интеллектуальных сил, их духовный эксперимент и социальные традиции. В результате оно не освобождало людей от страданий и не спасало их от катастроф, но объединило их для действия. Люди все смогут, если они будут страдать и действовать.

Теория о том, что преследования делают людей великими, весьма сомнительна. Преследования зачастую, а возможно и постоянно, бывают успешными. Мир усеян прахом бесплодных мучеников. Преследования уничтожают все, кроме истины. Ранняя церковь принесла с собой элемент истины, жизни и жизненных сил и представляла собой сложную, нередко грубую, порой неприличную, а иногда великолепную армию, которая пробивалась к успеху.

Борьбу против внешних соперников она вела лишь собственными силами. В конце концов она приняла форму объединения людей, готовых страдать и бороться.

Степень и природа влияния, которые христианская церковь оказала на римское государство, целиком зависели от структуры двух составляющих.

Существовал главный источник, из которого христианская церковь могла черпать силу, — все еще неорганизованный, нетронутый остаток населения, не затронутый властными римскими общественными институтами. Причина, по которой эта церковь возникла среди униженных и слабых, а не среди великих людей этого мира, достаточно очевидна. Социальная организация высших и средних слоев не могла как-либо трансформироваться в соответствии с объектами и идеалами, к которым она никогда не стремилась. Не было ни малейшего шанса, что какой-то человек или какое-то меньшинство сможет осуществить такой переход изнутри. Люди, стоявшие у основания римской общественной организации, понимали это. Они так организовали ее структуру, что ее можно было только разрушить, но не изменить. Поэтому, когда настало время перемен, эта структура не могла измениться и, следовательно, была разрушена.