Клан Инугами - Сэйси Екомидзо

Киё сидел молча. Казалось, что остальные слушают монолог Киндаити куда внимательней, чем он.

— Дальше, Сампэй Ямада, прибывший в Хакату двенадцатого ноября на другой день выехал в Токио. Не исключено, что он прибыл в гостиницу «Касивая» в Нижнем Насу вечером пятнадцатого, а из этого следует, что Сампэй Ямада, который появился в «Касивая» вечером пятнадцатого, и репатриированный солдат, назвавший себя Сампэем Ямадой, который высадился в Хакате двенадцатого, это одно и то же лицо, а именно — вы. Господин Киё, вы понимаете, что я имею в виду? Проще говоря, как это может быть, чтобы вы, прибывший в Хакату двенадцатого ноября, оказались причастны к убийству Тоёитиро Вакабаяси, совершенному восемнадцатого октября?

Все смотрели на Киё, затаив дыхание, а он наконец резко поднял голову.

— Я… я… — сказал он; губы у него дрожали. — Я ничего не знаю об убийстве Вакабаяси. Я говорю только о троих убитых из этого дома. Убийство Вакабаяси вообще не имеет отношения к делу.

Услышав это, Киндаити вдруг принялся так яростно чесать свои лохмы, что Киё, который был незнаком с этой привычкой Киндаити, широко раскрыл глаза от удивления.

— Инспектор, в-вы с-слышали, что он с-сказал? Господин Киё тактично признался, что он и есть тот самый Сампэй Ямада, который вернулся в Хакату двенадцатого ноября, и тот самый Сампэй Ямада, который появился в гостинице «Касивая» пятнадцатого ноября.

Поняв, что его поймали, Киё рассердился, глаза его сверкнули. Потом его плечи опустились, голова поникла — он покорился неизбежному.

Киндаити, сияя, проговорил:

— Я не хотел подловить вас, господин Киё, хотел только подтвердить уже известное. Кстати, пока еще не доказано, что убийство Вакабаяси связано с убийствами Инугами, но здравый смысл подсказывает, что убийца — один тот же человек. Но давайте пока оставим это, вернемся к последнему убийству, убийству поддельного Киё Инугами. Он был убит где-то между десятью и одиннадцатью ночи двенадцатого декабря, а вскрытие показало, что только спустя час тело было сброшено вниз головой в озеро. Господин Киё, вы были здесь, то есть в Насу, в это время?

Киё хранил молчание, решив больше не раскрывать рта. Киндаити широко улыбнулся и позвонил служанке. Когда та появилась, он сказал:

— Не могли бы вы ввести сюда людей, которые ждут в соседней комнате?

Служанка вышла и тут же вернулась с двумя мужчинами, оба были молоды, один в черной куртке со стоячим воротником, другой в форме цвета хаки, обычной одежде репатриированных солдат. Инспектор Татибана недоуменно нахмурился.

— Инспектор, разрешите представить двух этих господ. Это господин Кейкити Уэда, работает на железнодорожной станции в Верхнем Насу. В девять ноль пять вечера тринадцатого числа, когда в Верхнее Насу прибыл поезд из Токио, он был на дежурстве, отбирал билеты у выходных ворот. Другой — господин Рюта Огути, велорикша, который ждал пассажиров перед станцией примерно в это же время. Итак, господин Уэда, господин Огути, вы узнаете этого человека?

Киндаити указал на Киё, и оба кивнули в ответ.

— Этот человек, — начал станционный служащий, который, похоже, заранее отрепетировал свою речь, — один из пассажиров, которые сошли с поезда из Токио, который прибыл в Верхнее Насу в девять ноль пять вечером тринадцатого. Четко помню, потому что в ту ночь шел очень сильный снег, а этот человек вел себя как-то странно. Его билет был выдан на станции Синдзюку в Токио.

Велорикша добавил:

— Я тоже его помню. Когда прибыл поезд из Токио вечером тринадцатого в девять ноль пять, я ждал клиентов перед станцией, но сошло всего несколько человек. Я спросил у этого, не желает ли он подъехать, а он — ни слова, вроде как быстро отвернулся и зашагал прочь по снегу. Это точно. Ночь большого снегопада.

— Понятно. Полиция, наверное, еще вызовет вас, но пока все. Большое вам спасибо.

Свидетели ушли. Киндаити повернулся к инспектору Татибана.

— Сегодня утром я взял фото господина Киё и навел справки на станции Верхнего Насу. Его волосы — вот что меня озадачило, потому что, похоже, что постригся он всего три-четыре дня назад. Но господин Киё ни в коем случае не стал бы стричься здесь. Потому что не смог бы скрыть лицо от парикмахера, и даже если бы, к примеру, парикмахер не знал господина Киё, это не значит, что кто-то, знающий его, не мог оказаться в парикмахерской. А стало быть, если господин Киё постригся, это произошло где-то в другом месте. Вот я отправился на станцию узнать, когда он приехал в Насу. Если бы он продолжал прятать лицо, толку от фотографии не было бы, но я подумал, что, скорее, он уже отказался от этого. В конце концов, он, как вы видите, одет в солдатскую форму, а в Насу все ищут человека, в солдатской форме, который при этом прячет лицо. Значит, желая не привлекать к себе внимания, господин Киё не стал бы прятать лица. А в результате — его видели и запомнили два этих свидетеля.

Затем Киндаити повернулся к Кокин Миякава.

— Госпожа Миякава, вы тоже прибыли в Верхнее Насу в девять ноль пять тринадцатого числа, да?

— Да. Это так. — Голос Кокин был так тих, что его едва было слышно.

— Вы прочли об убийстве Киё в Токио в вечерней газете и поспешили сюда?

— Да.

Киндаити улыбнулся инспектору Татибана.

— Инспектор, вы видите? Госпожа Миякава узнала об убийстве из вечерней газеты и приехала сюда из Токио. Это значит, что господин Киё, который приехал на том же поезде, тоже мог прочесть вечернюю газету в Токио. Это по меньшей мере вероятно. Другими словами, господин Киё тоже мог прочесть об убийстве самозванца в вечерней газете и в расстройстве поспешить в Насу.

— Но для чего?

— Чтобы притвориться, что он хочет убить барышню Тамаё.

— Притвориться? Вы сказали: притвориться? — Тамаё резко вскинула голову. Краска появилась на ее лице, и когда она посмотрела на Киндаити, глаза ее наполнились непонятной мольбой и блеском.

Киндаити ответил успокаивающим голосом:

— Именно притвориться. Господин Киё вовсе не собирался убивать вас. Он только сделал вид, что пытается убить вас, чтобы его признания казались более правдоподобными.

И тут Тамаё не совладала с собой. Вся трепеща, она уставилась на Киндаити широко раскрытыми глазами, потом глаза затуманились, увлажнились, и вот она уже неудержимо рыдает, захлебываясь слезами.

Реакция Тамаё удивила даже Киндаити, и некоторое время он сидел, оторопело глядя на нее. Киндаити всегда считал Тамаё мужественной женщиной — каковой она и была. Однако ему казалось, что сама эта мужественность, к сожалению, лишает ее женственности. Но эта Тамаё, каждый всхлип которой был исполнен жалобы на одиночество, предстала перед ним созданием слабым и достойным сочувствия. И он понял, что впервые ему открылась ее душа.

Наконец Киндаити прочистил горло и спросил: