Только Венеция. Образы Италии XXI - Аркадий Ипполитов

Погуляв с полчаса, отправляюсь я к себе в дом для свиданий, ожидая, что все ещё в постели. Вынимаю из кармана ключ – но в нём нет нужды. Дверь открыта; больше того, сломан замок».

Эрберия, Erberia – это Риальто времён Казановы. Описание рынка в Histoire de ma vie – одна из чудеснейших картинок венецианского сеттеченто, похоже на сценку Пьетро Лонги, художника, теперь считающегося воплощением венецианского XVIII века, но даже и лучше: у Казановы, в отличие от Лонги, который весь – «милый вздор комедии звенящей» и «дух мелочей, прелестных и воздушных», есть извечное переживание: «кончен пир, умолкли хоры, опорожнены амфоры, опрокинуты корзины, не допиты в кубках вины, на главах венки измяты». Настроение Венеции. Прогулка по Эрберии, галантная зарисовка «весёлой лёгкости бездумного житья», предшествует аресту и заключению, и «сломан замок», завершающее утреннюю идиллию на Риальто, звучит гениально – прямо финал моцартовского «Дон Жуана, или Наказанного развратника» или «Шагов Командора» Блока:

Овощи, зелень, лодочники, торговцы, грубая ординарная рыночная сутолока – и светские дамы, небрежной помятостью дающие знать о своей доступности, сопровождаемые светскими кавалерами, подчёркнуто к их доступности равнодушными. Картина шикарного пофигизма либертинажа, витающего теперь над Венецией, а также либертинажного бессилья. Риальто, когда-то управлявший миром, стал променадом и не интересуется ничем, кроме сплетен и любовных интриг, очаровательных и вялых. Всё, что занимало Венецию ещё так недавно: империя, политика, власть, – всё стало Риальто безразлично, и республика уже – мы чутко можем уловить её пульс на Риальто – готова отказаться от своей независимости, столь некогда для неё важной, без всякого труда. Венеция уже не живёт, а доживает. В объятия Наполеона она падает, подобно снисходительной красотке утреннего Риальто Казановы – завоевателю остаётся лишь всячески выказывать скуку перед её податливостью, и:

А всё, ничего, больше нет новостей. С рынка постепенно исчезают галантные дамы с их кавалерами-импотентами, их заменяет толпа туристов, но разве это новость? В Дрезденской галерее хранится картина Каналетто, изображающая площадь Риальто с точки зрения Риальтского Горбуна. Теперь с этой же точки зрения площадь и церковь больше всего и фотографируют. Картина Каналетто пропитана духом сеттеченто: Сан Джакометто кажется рокайльным сооруженьицем, и восемнадцативековость ему придаёт то, что на фасаде готическое окно-розу заменили огромные часы, воцарившиеся в самом центре. Часы, вещь, в общем-то, светская, то есть сиюминутная, и они как-то не слишком подходят к обители вечного, коей церковь является, а тем более часы такие, какими украсила республика фасад Сан Джакометто в XVII веке – языческо-солнцеподобные. Сейчас они показывают какое-то своё венецианское время, ни с чем, кроме Венеции, не сообразующееся, и именно благодаря часам современные фотографии и картина Каналетто путаются: сразу даже и не поймёшь, где картина, а где фотография, причём даже стаффаж не помогает. Часы своим временем, остановившемся в XVIII веке, и нас с вами превращают в персонажей времени Казановы. Особое время Венеции могущественно. Оно позволяет городу продолжать казаться шедевром старой живописи – способность, утраченная чуть ли не всеми остальными городами мира, потому что остальные города в лучшем случае могут «казаться литографией старинной, не первоклассной, но вполне пристойной». В конечном счёте особое время Венеции, показываемое часами-солнцем, способными сегодняшнего туриста превратить в героя Каналетто и Histoire de ma vie, и является самым важным и самым ценным ответом на вопрос, который я теперь задам, несколько отступая от классического перевода:

Канале Гранде

Giallo a Venezia. – Жёлтая «Гроза». – La Serenissima. – Что значит спать по-венециански. – Сестиере Сан Марко. – Понте ди Риальто. – Ultimo sogno. – Вероника Франко. – Леди в чёрном. – Наивенецианнейшая терраса. – Ужас жёлтого платья. – Беседа с Яго о проблеме брака. – Вид с террасы Карпаччо. – Церковь деи Санти Апостоли. – Санта Лючия. – Ловушка Снов

Есть такой фильм – Giallo a Venezia режиссёра Марио Ланди 1979 года. Лучше всего в фильме название, на русский переведённое очень плохо: «Кровь в Венеции». На самом деле перевод: «Желтизна в Венеции», он и по-русски достаточно понятен, хотя в итальянском названии больше смыслов. Джалло, giallo, «жёлтый» – это обозначение особого жанра итальянского кинематографа, триллера-хоррора с невыносимым – как у лучших сыров – запахом садо-мазо. Триллеры-хорроры – порождение англосаксонского духа, так же как и готический роман, но действия чуть ли не всех самых знаменитых английских готических романов разворачивается в Италии, что не случайно: Италия для англосаксов всегда, со времён Шекспира и елизаветинской драмы, была страной не только красоты, но и страсти. Джалло вернули хоррор на родину, и их итальянский дух безусловен. Выражен он просто – в том, что действие их происходит в Италии, но и это не так уж мало. Согласитесь, что маньячить на автомагистралях Лос-Анджелеса – это одно дело, а на каналах Венеции – совсем другое, так что воленс-ноленс всё получается очень стильно. Кроме того, джалло отличает ещё и особая, довольно отвратительная, эстетизация кровавых убийств, нагромождаемых одно на другое: итальянцы до сих пор, если захотят, крутят камерой столь же виртуозно, как крутили кистью в барокко. Фильмы джалло появились в 60-е годы, в 70–80-е джалло бурно расцвёл, а сейчас этот жанр плавно угасает, хотя классик джалло, Дарио Ардженто, ещё полон сил и совсем недавно, в 2009 году, разразился фильмом под названием Giallo, переведённым на русской уж просто как «Джалло». Фильм Ардженто, конечно, совершеннейшая белиберда не без кайфа, и кайф заключается в том, что это как бы исповедь творца жанра. У Ардженто Giallo, «Жёлтый» – это прозвище главного героя, убийцы-маньяка, несчастнейшего существа, сына проститутки-наркоманки, подбросившей его грудным младенцем в монастырь. Бедного найдёныша презирали, унижали и дразнили Жёлтым из-за вызванной врождённым гепатитом C желтизны. С детства Жёлтый возненавидел красоту и теперь мстит ей, кромсая красивых девушек, – и кто ж этот Джалло, как не персонификация жанра, имеющего весьма запутанные отношения с пресловутой красотой Италии, что привязалась к этой стране как консервная банка к хвосту собаки, как духовность привязалась к России, а модность – к Франции.

Мост Риальто