Птица с перебитыми крыльями - Левон Восканович Адян

три года, Лео, я всегда чувствовала твою близость и не просто уважала, но поклонялась тебе, таким ты останешься и в моей памяти… Между нами ничего не было, — продолжила она с трогательной искренностью, — но я так была тобой увлечена, на столь потеряла голову, что куда бы ты меня ни позвал, последовала бы за тобой, куда бы ни пригласил — побежала бы. Мейерхольд страшно ревновал свою жену, Зинаиду Райх, к Есенину, ему казалось, Есенину достаточно поманить её пальцем — она побежала бы за ним без оглядки. Будто про меня сказано… Но ты меня не позвал, не пригласил никуда, хотя знал и видел, как самозабвенно я тобою увлечена. Да, ты знал это, нельзя было не знать, не чувствовать, огонь и любовь невозможно скрыть, но ты, тем не менее, не воспользовался моей слабостью…

— Но ведь мы же родственники, Арина?

— Потому я тебе и признательна, потому моё чувство ещё глубже. Знаешь, что я однажды подумала. — Плавным движением руки, вновь убрав со лба непослушную прядь, она сказала: — Я подумала, что душа прекрасна своей чистотой, и когда ты любишь, но твоя любовь безответна, грустить незачем, победа всё равно за тобой, ибо твоя любовь столь велика, что не умещается в его сердце. И не стоит унижаться и бегать за тем, кто счастлив и без тебя. Честное слово, на минутку мне захотелось, чтобы ты полюбил меня, только затем, чтоб я тебе отказала, и ты бы мучился.

Арина повернулась, пристально на меня посмотрела и добавила:

— Но… когда ты любишь безумно, бескорыстно и безраздельно, то хочется лишь одного — чтоб он был счастлив. И хочется сделать всё ради этого, неважно, твой он или не твой… Да, ты хочешь ему только хорошего, чтоб он был счастлив. Однако сердце сжимается от боли, когда ты видишь, как он счастлив с другой. — Она слегка помедлила. — На свете, должно быть, у всего есть конец — у любви, слёз и муки, бесконечна только память, у неё нет ни конца, ни края. Я буду помнить тебя, Лео, как брата, как родного человека до самого конца, до последнего дыхания… Поверь, эта память останется со мной навсегда, это моя Жар-птица, и никому не под силу её у меня отнять…

Я не знал, чем ответить Арине, не мог подыскать слов, и мысль, что мы впредь уже не увидимся, вызывала в душе боль и отчаяние. Но как-то нужно было ответить. И, положив руку на её смуглую с тонкими пальцами ладонь и нимало не веря своим словам, я произнёс:

— Мы ещё встретимся… Встретимся через много лет и поглядим друг на друга туманными нежными глазами.

Она натужно улыбнулась. Улыбнулась устало. Встряхнула головой.

— Нет, — грустно возразила она, — это не повторится, не повторится… Я знаю, чувствую, что вижу тебя в последний раз, в последний раз смотрю в дорогие мне глаза, а ещё знаю, что тысячекратно увижу во сне эту сценку — последнюю нашу встречу в залитой солнцем комнате…

Арина вновь улыбнулась блестящими от слёз глазами:

— Но я счастлива хотя бы тем, что говорю тебе всё это и, что ты это слышишь. Потому что тяжело носить в себе боль невысказанных слов. Я не плачу и, погляди, не лью слёз из-за того, что всё уже позади. Нет, я улыбаюсь, поскольку всё это действительно было.

Она, немного помолчав, продолжила:

— В прошлом году ты подарил мне на восьмое марта пластинку. Я часто её слушаю. Патрисия Каас поёт грустную песню, я ставлю пластинку и вспоминаю, вспоминаю тебя. Поёт она приблизительно вот что: когда вижу на улице стариков, меня на миг охватывает ужас, ведь настанет и наша последняя весна, и там, где горел огонь нашей молодости, мы найдём только пепел, ибо жизнь подобна розе, её лепестки — видимость, а шипы — реальность… А ты говоришь: мы встретимся и нежно посмотрим друг на друга…

Она быстро повернулась, снова выглянула из окна наружу, где догорал солнечный день и на стенах зыбким веером мерцали золотые и оранжевые блики закатного солнца.

— Почему, Лео, почему так быстро заканчивается счастье? — вопрошала Арина. — И вообще, что это такое, счастье? Поражающая красотой радуга, преломлённый в слезе, мгновенно гаснущий луч солнца…

Вот так мы с Ариной и расстались, она такой и осталась у меня в памяти — сидит за сияющим полированным столом в залитой золотым закатным солнцем комнатке, печально улыбается мне и смотрит близким и родным взглядом, а в красивых чёрных её глазах застыли слёзы.

Наутро Арина не пришла на работу, и больше я её не видел.

Глава тридцать первая

Два дня спустя ближе к вечеру я вылетел в Москву, к Роберту.

— Не очень задерживайся, — со свойской улыбкой напутствовал меня главный. — Не бросай меня одного.

Рена пришла меня проводить. Это было неожиданно, в редакции мы договорились, что она не придёт, я предупредил, что улетаю ненадолго и провожать меня не стоит. Я был уже на лётном поле, у самолётного трапа, когда вдруг увидал её за толстыми стёклами залитого поздним осенним солнцем зала ожидания. Я буквально остолбенел. Мне показалось, она была в том же белом платье, в котором я увидел её впервые. С развевающимися по сторонам волосами, она без устали махала рукой, прощаясь. Издалека не было видно, но мне чудилось, что она беспрестанно улыбается мне неотразимой зовущей улыбкой своих небесно-голубых глаз.

Я и в самом деле полагал, что не задержусь в Москве. Чтобы заполнить анкеты, понадобилось вызвать маму из Ставрополья. При содействии Роберта мы сняли комнату в коммунальной квартире и чуть ли не каждодневно ходили в посольство сдавать бумаги. Там были громадные очереди, кое-кто приходил занять очередь в полночь. Желающие уехать в Америку были преимущественно сумгаитцы, но день ото дня росло число беженцев-армян из Баку и разных районов Азербайджана. Покинувшие родные очаги, беззащитные и беспомощные, они рассказывали друг другу о свалившихся им на голову бедствиях, одно другого чудовищнее, и, должно быть, эти рассказы приносили им какое-то облегчение.

— Всю жизнь мучайся, страдай, испытывай бесконечные притеснения, даром, почти что даром надрывайся на эту страну, строй для неё, чтобы в конце концов остаться без крыши над головой, голым и беззащитным, — роптала очередь. — Посмотрите-ка, что пишут уехавшие. Разом обеспечивают жильём и всем необходимым, каждому назначают пособие — шестьсот тридцать долларов и ежемесячно ещё откуда-то сто тридцать долларов, больница, лекарства — бесплатно, высшее образование детям — бесплатно, люди плачут, если, говорят, были где-то такое отношение, такая забота и такой рай, чего