Право записывать - Фрида Вигдорова

А начало этого – «Судилище» Фриды Абрамовны Вигдоровой.

Павел Литвинов[73]

О публикации «Судилища» в «Огоньке»[74]

Запись суда над поэтом Иосифом Бродским была впервые опубликована в СССР в 49 номере журнала «Огонек» за 1988 год, через 24 года после того, как она была сделана Фридой Абрамовной Вигдоровой. Это было время «перестройки», когда на общество обрушился вал публикаций запрещенной прежде литературы. Журналы практически в каждом номере старались знакомить читателей с недоступной им прежде литературой: произведениями писателей-эмигрантов и живших в Советском Союзе, но не имевших возможности публиковаться на родине. Кроме художественных произведений, печаталась публицистика, мемуары, архивные документы и т. п. А журнал «Огонек», который в то время редактировал Виталий Коротич, был одним из самых активных в этом отношении и пользовался огромным спросом: по утрам в дни выхода журнала перед газетными киосками выстраивалась огромная очередь жаждавших приобрести свежий номер. Отчетливо помню эту очередь к киоску возле станции метро «Кропоткинская», в которой и сам не раз стоял, пока не подписался на журнал. И в этой лавине материалов ничуть не затерялась публикация записи суда над Бродским, сделанной Фридой Вигдоровой.

Я участвовал в подготовке этой публикации в «Огоньке» и прекрасно помню, как мы с Александрой Александровной Раскиной, дочерью Фриды Абрамовны, сидим у нас в комнате, в нашей коммунальной квартире в 1-м Обыденском переулке на Остоженке, и Александра Александровна, очень волнуясь, проводит текстологическую работу, а я там выполняю скромную роль комментатора: кто, где, когда…

Наверное, не случайно мне была оказана такая честь, потому что, хотя я не был знаком с Фридой Абрамовной, роль в моей жизни она сыграла огромную. Это был 65-й год, и мой школьный друг принес мне запись суда над Бродским, сделанную Фридой Вигдоровой, под названием «Судилище». Я очень хорошо помню эти странички, напечатанные на папиросной бумаге полуслепым шрифтом. Это было мое первое знакомство с Самиздатом, породившее жгучий интерес к этому явлению, позволявшему заглянуть за парадный фасад советской империи, понять причины смутного ощущения неблагополучия, которое царило за этим фасадом. Возникла потребность знать правду, и работа Фриды Вигдоровой эту правду открывала. Потом было письмо Солженицына – это был уже 67-й год – съезду писателей.

Предисловие, или, как говорят в редакциях, врезку, к публикации «Судилища» делала Лидия Корнеевна Чуковская. Думаю, будет не лишним процитировать ее слова: «Запись, сделанная Фридой Вигдоровой, заставляла каждого, кто прочел этот художественный документ, пережить судилище с гневом, с горечью, словно оскорбление нанесено было лично ему». И я могу засвидетельствовать абсолютную точность этих слов. Я, читая запись не суда, а откровенного глумления над поэтом, перенес это как оскорбление, нанесенное лично мне, и, в общем, могу сказать с полной ответственностью, что чтение записи суда над Бродским способствовало моему взрослению, умнению, что ли, возникновению гражданского чувства, – это был первый импульс.

Дальше же с естественной неизбежностью пришел и сам Бродский: я стал собирать тексты его произведений, ходившие в Самиздате, и всё, что было связано с ним. А потом – это был уже 88-й год – после Нобелевской премии я даже инсценировал эту запись, и мы в школе поставили своеобразный документальный спектакль. Собственно, инсценировать особенно было нечего, поскольку это была трагедия, написанная самой жизнью и великолепно, талантливо зафиксированная Фридой Абрамовной Вигдоровой, оставалось только найти сценические образы персонажей, речи которых, записанные Фридой Вигдоровой, воплощали строй их мыслей, если это можно назвать мыслями, и чувств, и найти образ самого поэта, который был бы, как это сильно чувствуется в записи, и вовлечен в происходящее и в то же время был вне его, выше его.

И теперь каждый раз, когда я приступаю в 11-м классе со своими учениками к изучению творчества Бродского, я обязательно читаю фрагменты записи суда над ним, сделанной Фридой Вигдоровой. И могу сказать, что это производит огромное и эмоциональное, и эстетическое впечатление на детей, то есть опять же подтверждается справедливость того, что написала во врезке к публикации Лидия Корнеевна: «Документ, соединяющий словесную живопись с безупречной точностью». Документ, между тем, – высокохудожественный. Я нисколько не сомневаюсь, что эта вещь в русской литературе, в русской публицистике стоит наряду, скажем, с лучшими образцами публицистики Герцена. Вот такую роль эта запись сыграла в моей жизни.

Эдуард Безносов[75]

В обстановке античной пьесы

Из выступления на вечере памяти Фриды Вигдоровой в 2015 г.

…Сейчас, перед тем, как идти сюда, я еще раз открыл и перечитал эту так называемую стенограмму – у меня никогда не было ощущения от этой вещи как стенограммы или протокола суда. Это скорее описание обстановки античной пьесы. Это очень искусно сделанная вещь: не подделанная, ни в коем случае, разумеется, но очень искусно выбранные слова. Там же был момент, когда Вигдорову лишили возможности писать, и она записывала по памяти, и там очень точное, сухое изложение того, что было. И я думаю, что в этом случае повезло двум действующим лицам: это Бродскому, суд над которым излагала Фрида Вигдорова, и Фриде Абрамовне, которая остается в истории как автор этой записи. В этой записи появляются обреченные фигуры: сам Бродский, потом выходят Эткинд, Адмони, упоминаются какие-то имена. Как только произносятся имена Чуковский-Маршак, так судья сразу: «Прекратите». За кулисами – назначенные на предписанную каждому роль персонажи… Вигдорова как бы поместила Бродского в пространство еще не самой трагедии, а заготовок к ней. Когда все говорят – вот, как он замечательно себя вел, – но вы откуда это знаете, – а мы это знаем из записи Фриды Вигдоровой: то есть от такого Еврипида.

Я, перечитывая сейчас эту запись, обратил внимание, как в ней вдруг возникает замечательная роль ленинградской поэтессы Грудининой, объяснявшей, что такое Бродский. Она была женщина весьма достойная, но человек – так я воспринимал ее и сам, и через тех, с кем был в общении, – другого круга. А именно такого другого круга и был необходим там персонаж… И вот она заговорила, ей дали говорить, длинно, подробно, и судья понимала, что она говорит на ее, судьихи, языке, и то, что говорила Грудинина, было гораздо более веско, чем то, что говорили уважаемые Адмони и Эткинд…