Антимавзолей - Андрей Воронин

Глеб вынул из кармана сигареты и сунул одну в зубы. У него накопилась масса вопросов, но он молчал, зная, что генерал и без понукания скажет ему все, что сочтет нужным. А что не сочтет, того из него клещами не вытянешь, даже пробовать не стоит. Поэтому Сиверову оставалось только молча ждать, пока Федор Филиппович соберется с мыслями и заговорит первым.

– Дай-ка и мне закурить, – сказал генерал глухим, усталым голосом.

Глеб осторожно кашлянул в кулак.

– Вы же бросили, – нерешительно напомнил он.

– Я знаю, – далеко не так резко, как можно было ожидать, ответил Потапчук. – Тебе сигареты жалко, что ли?

– Не сигареты, – возразил Глеб. – Вас. У вас же сердце...

– Одно такое интервью, как сегодня, вреднее для сердца, чем все сигареты мира, вместе взятые, – проворчал Федор Филиппович. – Ты дашь мне закурить или мы до утра будем препираться?

Привычное раздражение в голосе генерала немного успокоило Глеба. Он молча протянул Федору Филипповичу пачку и чиркнул зажигалкой.

– Это не дело, – сказал Потапчук после нескольких глубоких затяжек, – а готический роман с привидениями. Одни мертвецы оказываются фальшивыми, как трехдолларовая бумажка, другие оживают, когда их об этом никто не просит...

Он в три затяжки добил сигарету и выбросил окурок в темноту. Тлеющий огонек прочертил в предрассветных сумерках красивую пологую дугу и беззвучно погас в росистой траве.

– Дрянь, – сказал Федор Филиппович, и Глеб не понял, что он имел в виду – сигарету или ситуацию.

– Чистобаев что-нибудь сказал? – спросил он.

– Все, что знал, – отрывисто ответил генерал. – Но знал он, как и следовало ожидать, чертовски мало. Можно сказать, почти ничего. Но ниточку он нам все-таки дал. Придется порыться в архивах, однако... Завтра, – перебил он сам себя, – точнее, сегодня после обеда получишь информацию о человеке, которого надо убрать. А до тех пор попробуй выспаться.

– Хорошо, – недовольным голосом отозвался Сиверов – объяснений так и не последовало.

– Ничего хорошего, Глеб Петрович, – вздохнул генерал. – Пойдем, подбросишь меня до города, а то я свою машину отпустил.

Толкая перед собой инвалидное кресло, Клыков миновал неработающий фонтан с гипсовыми рыбами и лягушками, добрался почти до конца центральной аллеи и свернул на боковую дорожку парка. Здесь никого не было, лишь в отдалении маячил какой-то старикан в широкополой детской панамке – один из местных постояльцев, еще сохранивший способность самостоятельно передвигаться. Клыков развернул кресло к ближайшей скамейке и уселся, закинув ногу на ногу, оказавшись лицом к лицу со стариком. Пока они спускались в лифте и пересекали парк, Клыкову была видна только макушка, и он, оказывается, уже успел забыть, как на самом деле выглядит его лицо. Память на лица у него была отменная, но Клыков бессознательно как бы вынес этот жутковатый портрет за скобки – для сохранения душевного равновесия, надо полагать. Теперь, когда обезображенное старостью и болезнью лицо в обрамлении клочковатой седой щетины очутилось не более чем в полуметре от его глаз, Клыков испытал легкое потрясение. Освещение в палате было не таким ярким, да и расстояние побольше, но и там вид старика вызывал жалость пополам с отвращением. А здесь, в парке, при беспощадном дневном свете лицо можно было разглядеть во всех подробностях, и увиденное вызывало инстинктивное желание отвернуться. Старик умирал, а если уж говорить прямо, без обиняков, он разлагался заживо, и процесс этот зашел уже довольно далеко: исходивший от него запах ощущался даже на свежем воздухе.

Клыков в очередной раз порадовался тому, что застал старика в живых. Это здорово смахивало на чудо, да и то, в каком состоянии пребывал этот человек, наводило на мысли о возмездии свыше, о какой-то высшей справедливости, о Божьей каре. В самом деле, глядя на эти живые мощи, было очень легко решить, что старику сполна воздали по делам его, заживо превратив в гниющий труп, неспособный умереть окончательно, пока не покается в своих грехах. Старику было, наверное, под восемьдесят, но выглядел он лет на сто старше. Глаза его были закрыты морщинистыми, как у черепахи, веками, совершенно лысая, покрытия коричневыми пигментными пятнами голова бессильно свешивалась к левому плечу; его можно было принять за мертвого, если бы не дыхание, со свистом и клокотанием вырывавшееся из костлявой, узкой, как у цыпленка, груди. С каждым выдохом Клыкова обдавало волной отвратительного, гнилостного смрада, и, чтобы заглушить эту вонь, он закурил сигарету.

Услышав щелчок зажигалки, старик открыл мутные, желтоватые с красными прожилками, слезящиеся глаза. Ноздри большого пористого носа затрепетали, жадно втягивая запах табачного дыма.

– Сигарету! – прохрипел он.

– Не сейчас, – возразил Клыков, – иначе вы не сможете говорить.

– Говорить, да... – В груди у старика клокотало и булькало, он с огромным трудом проталкивал слова сквозь это бульканье, и Клыкову пришлось придвинуться ближе, снова окунувшись в волны его смрадного дыхания, чтобы хоть что-то разобрать. – Говорить... Сначала ты мне скажи, по делу пришел или просто так, посмеяться? Или ты этот... психиатр?

– Я пришел по делу, – твердо сказал Клыков, – и я не психиатр.

– Ну да, – пробулькал старик, – верю... Зачем психиатру ко мне приходить? Какая разница, в своем я уме или нет, если все равно подыхаю – уже, считай, подох. Значит, говоришь, по делу... Знаем мы эти дела. По роже видать, какое у тебя ко мне дело. Отыскали все ж таки... Сколько лет прошло, а все равно отыскали! Одно слово – органы... Ну, да мне теперь все едино. На том свете меня давно заждались, а мне все никак не помирается. Давай, не тяни, кончай, что ли!

– Я не из органов, – сказал Клыков.

– А морда такая откуда? – прохрипел старик. – Глаза, как иголки, а туда же – не из органов...

– Я когда-то служил в армейской разведке, – сообщил Клыков, думая про себя, что сидящий перед ним старик – кто угодно, но только не сумасшедший. – Был на войне.

– А теперь?

– А теперь провожу одно расследование в частном порядке.

– И что же это за расследование такое, что для него понадобился такой старый валенок, как я?

Клыков посмотрел на старика. Старик мог умереть в любую минуту – прямо здесь и сейчас, так и не сказав того, что должен был сказать. Он чудом дожил до сегодняшнего дня, и Клыков чудом на него наткнулся – не нашел, не разыскал и не вычислил, а именно наткнулся благодаря невероятной случайности. В этом пансионате для престарелых умирал еще один старик – умирал не от старости, а от давних ран. Клыков когда-то служил под его началом и раз, иногда два раза в год заезжал проведать своего боевого командира, узнать, не требуется ли ему какая-нибудь помощь. Именно он, грустно посмеиваясь, показал Клыкову старика, который в последнее время окончательно выжил из ума и развлекал соседей дикими бреднями о том, что якобы служил в охране самого Ленина, чего, принимая во внимание его возраст, попросту не могло быть.