Трактир «Разбитые надежды» - Владимир Свержин

Прежде ему много раз доводилось охотиться на раздольников, недавно – сражаться с прорвами, а какого врага ждать завтра – оставалось лишь гадать. Леха понимал, что с подобной силой прежде ему сталкиваться не доводилось. Он оглядывал прибрежные земли верхним зрением, ища следы нападавших. Следов было много, очень много. На противоположной стороне реки он увидел брошенные лодки и вдавленные в мокрую глину отпечатки копыт. Сколько здесь было всадников – не сосчитать. Похоже, далеко не все переправились к селению, часть оставалась ждать на берегу. Расправившись с жителями, людожеги заставили нескольких речников перевезти их обратно. Теперь изуродованные тела этих несчастных висели на ветвях видневшегося вдали леса. Неизвестные ушли вверх по течению, как раз в сторону Трактира. В этом у Лешаги сомнений не было. Задержит ли их что-нибудь в пути, или и там его ждет пепелище?

Сердце билось тревожно, словно желая грохотом разбудить надежду. Конечно, всадники смогут добраться быстрее, отсюда они ушли даже не вчера, возможно, и двое суток назад. Кто знает, быть может, нет уже Трактира. Он хотел мотнуть головой, отгоняя леденящие душу мысли, но вдруг снова почувствовал знакомый тяжелый взгляд, на этот раз совсем близко, точно кто-то стоял за спиной и, не отрываясь, смотрел ему в затылок. Лешага вскочил и в мгновение ока развернулся, выхватывая нож. Густая темень черным занавесом колыхалась перед ним, тянувшийся от костра дым придавал ей видимость движения.

– Что-то почудилось, доблестный рыцарь? – услышал он.

Сидевший неподалеку Тиль протянул герою нанизанный на веточку кусок жареного мяса.

– Отведайте. Вкусно.

– Потом, – бросил ученик Старого Бирюка, возвращая оружие в ножны.

– Как пожелаете.

Леха еще постоял, рассматривая ночной лес. Вблизи никого не было.

– Вот ведь, – он покачал головой, садясь на бревно.

– Что гнетет вас, рыцарь?

– Не надо меня так называть! – бывший страж резко прервал сказителя.

– Как же величать нам славного героя? – пропел Тиль.

– Никак. Я не герой, не славный, просто сам по себе.

– Это уж позвольте мне решать, герой или не герой, – в голосе сказителя звучала обида. – А я отлично вижу…

– Вижу, – с насмешкой перебил Лешага. – Нечего тут видеть. Лучше давай, расскажи, что ты там с утра пел.

– Про «Молодой лес»? – обрадовался Тиль. Молчание было для сказителя непосильным испытанием.

– Ну да. Про Шаолинь.

– Сейчас, – Тиль начал прокашливаться, прочищая горло для песни.

– Да не завывай ты, что ветер в трубе. Коротко расскажи.

– Как это?! – искренне удивился сочинитель. – Но это очень красивая история! О верности и доблести, о злой измене…

Договорить ему опять не дали.

– Что ты знаешь о монастыре? – с нажимом спросил Леха. – Где он, как туда попасть, долго ли идти?

– Об этом в песне ничего нет, – откликнулся растерянный сказитель. – В ней описывается, как полчища врагов осадили эту маленькую обитель, как храбро сражались ее защитники, как в конце концов врагу удалось ворваться в стены монастыря и разрушить святилище. Только пятеро монахов спаслись тайным ходом, и обещали они сохранить жившее там воинское искусство и память о великих знаниях горной обители. «Станет лес молодой старым, но песнь о нем не умрет», – Тиль все же не удержался от цитаты.

– Что? – очень тихо сказал Лешага, чувствуя, как сердце обрывается в его груди.

– Я говорю – песнь не умрет, – испуганно прошептал сказитель.

– О монастыре что ты сказал? Он разрушен?

– Да, лишь пятеро спаслись.

– Ты знаешь их имена? – требовательно спросил Леха.

– Нет, откуда? О них в песне нет ни слова. Что с тобой, доблестный рыцарь? Лешага, что с тобой?

Воин молчал. Нет, он не просто молчал. Тилю вдруг показалось, что все обыденные звуки: потрескивание костра, бормотание раздольников, суматошный крик ночной птицы – вдруг единым потоком устремились в это молчание и стихли, точно растворились, канули в бездну. Вокруг стало очень тихо. Сказитель заерзал на месте, чувствуя себя виновником этого гнетущего затишья. Впервые в жизни язык его прилип к небу. И, как он ни силился, не мог произнести ни слова.

– Что с тобой, Лешага? – подскочил всполошенный Марат.

– Леха, милый, что случилось? – выросшая, словно из-под земли, Лилия прильнула к своему мужчине.

Тот безмолвствовал, лишь процеживал воздух сквозь зубы, как после удара под дых.

– Все нормально, – превозмогая шок, наконец выдавил ученик Старого Бирюка. – Все…

– Ну что ты, я ведь вижу, – дочь старосты поглядела в глаза любимого. Его застывший взгляд был полон боли. Сжавшиеся в булавочную головку зрачки, казалось, смотрели лишь в глубину души воина.

– Сейчас встаем, сворачиваем лагерь и идем, – тихо скомандовал бывший страж.

– Куда? – удивился Марат.

– К Трактиру.

– Но если людожеги выступили два дня назад, они уже там! – не унимался чешуйчатый.

– Когда придет время, я узнаю об этом, – шушуканье меж раздольников усилилось, – у нас еще есть шанс их опередить, крошечный, но есть.

Лешага выговаривал необходимые слова с невероятным трудом.

– В Трактире много людей, умеющих держать оружие, – продолжил он. – И самого оружия много. Надо предупредить обитателей.

– Но если они, – Марат кивнул в сторону реки, – уже там, тогда что?

– Тогда придется отступать. И очень быстро отступать. Но если мы знаем, должны поднять тревогу, иначе мы тоже будем виновны в гибели священного места Дикого Поля. Надо спешить. Меньше разговоров. – Лешага обнял стоявшую рядом девушку. – Мне было бы спокойнее, если бы сейчас ты была дома.

– И мне было бы спокойнее, если бы мы оба были дома, – откликнулась Лилия. – Но у нас нет дома. Не говори мне, что там опасно. Рядом с тобой ни разу не было по-другому.

* * *

Леха шел быстро, почти не сбавляя шага на подъемах, лишь изредка останавливаясь на вершинах холмов, оглядеться и подождать отставших. Небо рухнуло и придавило его, как пел на вечернем привале Тиль. Слова эти осколками засели в душе воина и бередили ее, причиняя изнурительную боль.

«Спаслись лишь пятеро. И они разнесли миру учение – прощальную, словно предсмертный стон, песню. Возможно, кто-то из этих пятерых когда-то передал свое искусство учителю Старого Бирюка и Сохатого. Или они жили еще раньше? И то, что досталось мне и Бурому, – лишь тень прежних знаний. Поросшая чертополохом тропинка на месте освященного веками пути».

Сердце отказывалось верить, что Шаолиня больше нет, что все его надежды докопаться до истины, да что там, хотя бы представить, на что похожа эта самая истина, разлетелись, точно скорлупа птичьего яйца под горным камнепадом. «Теперь нет другой мудрости и другого знания, кроме твоих, – крутилось в голове у Лешаги. – Кроме тех, что соберешь ты, по крупинке, по зернышку. Знать бы раньше! О стольком еще надо было расспросить Сохатого. И столькому научиться».