Пончик с гвоздями - Маргарита Южина

– Ты куда? – кинулась жена.

– Молчи! К Кольке я, он обещал машину дать. Я сам посмотрю, что за папа у моего сына объявился.

– И я с тобой! – тут же вскочила Люба. – Я тоже хочу посмотреть, кто это на моего мальчишку глаз положил.

– И не вздумай! Специально едешь, чтобы любовника предупредить? – окрысился Павел.

Люба махнула рукой и осталась дома.

Павел приехал к вечеру, вместе с Димкой.

– Ну чего? – кинулась к нему Люба.

– Да ничего! Я за Машкой до самого ее дома следил. Приехали они, часа два дома были, потом вышли – Димка наш в таких одежках, каких у него сроду не бывало. Направились в парк. Я за ними на машине. Потом, правда, вышел, так стал наблюдать. Ничего – ходят себе и ходят. Ничего не делают, и на карусели не смотрят, а просто так шатаются. А Машка возле нашего пацана, будто клуша, крыльями хлопает: штанишки ему поправляет, всякие конфетки на палочках покупает, сопли ему платком трет. Вот, честное слово, кабы не знал, что ты ему матерью приходишься, точно бы решил, что она и есть евойная мать. Ходили, ходили, а потом Машка к какой-то скамеечке подошла, а там уже и пакет стоит, взяла она ту сумку и быстренько из парка вышла. С Димкой, конечно. А тут я на «Москвиче». Понятное дело, вроде бы случайно. Она меня увидела и говорит, хорошо, мол, что ты нам встретился, можешь Димочку забрать, мне завтра не придется переться черт-те куда. Вот и забрал.

Больше супруги ничего не выяснили, но Димку Люба давать перестала. Так, на всякий случай – хоть Мария и родная сестра, а уж больно непонятны были все эти ее прогулки с ребенком. Да и нечего мальчонку против отца настраивать. Однако процесс, как говорится, уже пошел. Паша никак не мог выбросить из головы Димкины слова, начал пить, стал злобным, дерганым, а потом и вовсе – на Любу стал руку поднимать. Стоило ей начать что-то говорить, как он тут же затыкал жене рот:

– Еще надо посмотреть, чьего сына я ращу! Тебе надо мне ноги мыть и воду пить!

Такая перспектива Любу не устраивала, и она подала на развод.

Когда Павел окончательно отошел от семьи, снова появилась Мария.

– Ну что, теперь будешь давать Димку?

Люба сначала хотела спустить сестру с крыльца – мол, разрушила она ее семью, а потом подумала – да в чем же она виновата? Просто гуляла с племянником, чего плохого? И все же что-то не нравилось Любе.

– Димку, говоришь, дать? А зачем? Только не говори мне, что в парк новых обезьян завезли, не поверю. Говори честно – зачем тебе мой сын? Что ты выдумала?

Мария сначала долго таращила глаза, цокала языком и возмущенно качала головой, но Люба держалась стойко.

– Хочешь комедию ломать – ломай, а сына не получишь! Еще неизвестно, для каких таких целей ты его за собой таскаешь! Может, чего недоброе задумала.

– Может, и задумала, да только твоему сыну от этого одна выгода получается, – наконец усмехнулась Мария и коротко объяснила: – И чего ты взвилась? Никто Димке ничего дурного не сделает. Понимаешь, я с одним мужичком, скажем так, дружила, а потом он женился. Не на мне, на другой. Я, дурочка, столько плакала, переживала, а он ее, оказывается, за большие деньги полюбил, за папочку ее всемогущего. Куда мне против такого папочки! И вроде уже все забылось, утряслось, а тут… Помнишь, ты в магазин приезжала, в город, а меня попросила с Димкой в парке прогуляться, тебя подождать? Так это в первый раз было. Иду я, значит, с ним по парку, и тут он мне навстречу, друг мой сердечный. Подбежал, трясется весь, руки жмет, в глаза заглядывает, а я все Димку за себя прячу, ну чтобы не подумал, что мой ребенок-то. А дружок мой этот жест по-своему истолковал – выдернул из рук мальчонку, вперился в него глазами и только шепчет: «Мой сыночек-то, мой. Значит, не побоялась, одна родила, значит, есть у меня кровинушка». А по щекам его слезы ползут. Я и не знала, что мужики так реветь умеют. Ну, тут уж сам бог подсказал, что мне делать. Я глазки в сторону отвела, всхлипнула для солидарности, а потом кивнула – да, мол, твой, чего теперь скрывать, сам признал. А он ничего вокруг не видит, только бормочет: «В следующую субботу здесь же, обязательно. Я каждую субботу вас ждать буду». Вот мы и ездим с Димкой каждую субботу. А чего? Он, между прочим, за это немалые денежки платит! И Димке твоему достается – и угощает он его, и одевает. Велосипед вот обещал купить. Так что теперь ты, сестрица, все знаешь, не будь дурой-то.

Люба сначала даже слов не могла найти от возмущения. Она только хлопала глазами да дышала, точно тяжеловес, а потом ее прорвало:

– Да как… как же ты подлость-то такую придумала? Разве можно человека так обманывать!

– Ах ты, боже мой! Надо же – подлость! – сузила глаза Мария. – А ты не подумала, отчего он дитя признал? Он со мной, девчонкой сопливой, спал, горы мне обещал золотые, а потом выкинул меня, как тряпку. А я его, между прочим, любила! Я, может быть, из-за него под поезд хотела! А он меня взял да и на деньги поменял. У него этих денег – лопатой не перегребешь. Не обеднеет, если за свои грехи заплатит.

Люба не нашлась, что ответить. А может, и правда, каждый должен платить по счетам? Димку она отпустила, но потом, вечером, сестре высказала:

– Он тебе небось деньги дает, а ты нам что? Могла бы и поделиться. Из-за твоей махинации Пашка пить начал, а мне нелегко Димку одной тянуть.

Сестра только буркнула:

– Ладно, поживем – увидим. Я ведь тоже не каждую неделю с него деньги тяну. Он ведь и обозлиться может.

Вот так и стал Димка… работать сыном. Позже Люба поняла, какая бурная молодость была у ее сестрицы, потому что «сынка» содержали одновременно четыре «папаши».

– Ох, Машка, допляшешься ты, распознают они, чей Димка сын, тошно тебе придется.

Мария, видно, и сама об этом задумывалась, потому что вскоре купила дом для сестры совсем в незнакомом районе. Район был ближе к городу, дом был новее и больше, и Люба перестала ворчать. Однако страх оставался.

– Машенька, ты бы заканчивала с этим делом. А ну как узнает кто. И дом отберут, и с Димкой чего сделают.

– Не трусь. Сама подумай – кто же распознает, что Димка не мой сын? Тебя здесь никто не знает. Ну, мало ли, что он тебя мамой зовет? Я всем своим «папашам» говорю, что отдала ребенка в надежные руки и научила мальчика тебя мамой звать. Да и кому надо что-то узнавать? Ты же понимаешь, если кто и соберется в моем прошлом поковыряться, там такое наружу вылезет! А мои дружки – люди видные, им скандалы не нужны. У кого жена драгоценная, у кого пост видный, а кому в политику хочется, просто сил нет. Вот и выходит, что никто бучу поднимать не станет. И потом, учти, я не наглею – напоминаю о себе редко, правда, по-крупному. Но опять же – это для нас с тобой по-крупному, а для них копейки, говорю же.

Короче, Мария сумела убедить Любу. Один только раз, лет, наверное, тринадцать назад, кто-то из «отцов» отказался выплачивать деньги – подсчитал, что «сыну» уже восемнадцать исполнилось, а значит, он должен обеспечивать себя сам. А с остальными номер проходил до самой кончины Марии.