Фашисты - Майкл Манн

собеседникам), что никогда не открывали свой экземпляр «Майн Кампф». Эйхман — на суде в Иерусалиме, где речь шла о его жизни, — сказал: «Партийная программа ничего не значила: ты и без программы знал, на что идешь». Это «общее знание», на которое ссылается Эйхман, я рассматриваю внимательнее, чем любые партийные догматы. Именно на этом уровне нацисты демонстрировали больше идеологической сплоченности, чем за ними обычно признают.

Некоторые пункты этого «общего знания» для нас выглядят полной нелепицей — да так же выглядели и для многих современников. Над убеждением, что евреи, составляющие 0,76 % населения (среди немецких банкиров и биржевых брокеров доля «еврейского финансового капитала» возрастала до 2 %), представляют для Германии серьезную угрозу, можно было только посмеяться. И не нелепо ли голосовать за партию, под лозунгом «Остановим насилие!», творившую в Германии больше всего насилия? Однако многие партии предлагают для национальных проблем странные решения — странные, но каким-то образом отвечающие чаяниям общества. В политике важна не истина, а минимальное правдоподобие и привлекательность. Мне случалось жить в странах, где выборы выигрывали партии, преподносящие избирателям карикатурный, почти вымышленный образ главного врага: ни консервативные и неповоротливые британские профсоюзы, ни, откровенно сказать, достаточно слабую внутреннюю власть федерального правительства США, по совести, невозможно винить в бедах, обрушившихся на эти страны в 1980-х.[30] Обвинения нацистов в адрес евреев звучали еще смехотворнее: разница в том, что они открывали дорогу для бесконечно более серьезного зла.

Начнем с классического нацистского текста — партийной программы 1920 г. Некоторые историки преуменьшают значение этого документа, однако он ясно обрисовывает (за одним исключением) очертания нацизма — национал-этатизма, основанного на массовых чистках. Вступительные его пункты — это то, что нацисты повторяли постоянно: единство всех немцев в Великой Германии, пересмотр мирных соглашений и «земли и территории (колонии), чтобы обеспечить народ питанием и расселить избыток населения». «Членами нации могут быть лишь те, в ком течет немецкая кровь, независимо от их вероисповедания. Соответственно, ни один еврей не может быть членом нации». В следующих пунктах перечисляются задачи партии в области образования, экономики, законодательства, массовой информации, здравоохранения, а также принципы построения авторитарного корпоративного государства, необходимые для достижения этих целей. Эти внутриполитические задачи описаны на языке «народничества»: людей ненемецкого происхождения необходимо отстранить от влияния в СМИ, религиозная свобода допустима, лишь пока не угрожает государству и «не оскорбляет моральные чувства германской расы». Дважды повторено, что наказанием для ненемцев, нарушающих эти установления, должна быть депортация. В своей речи в 1923 г. Гитлер ясно дал понять, насколько важны для нацизма «враги»:

Национализм — это прежде всего вакцина от бациллы еврейства, а концепция антисемитизма — необходимая защита, своего рода антитело против этой чумы, поразившей весь мир… вопрос стоит ребром: или ты немец, или ты антинемец. Национал-социалисты возглавили поход Германии, и мы заявляем, что никогда не сядем за один стол с преступниками, которые однажды уже вонзили нам нож в спину (Sereny, 1995: 58–59).

Это манихейское видение мира, разделенного на немцев и их врагов. Однако, как и итальянские фашисты, поначалу нацисты были довольно левыми — и поправели лишь впоследствии. В их партийную программу был включен набросок нацистского социализма: никакой отмены частной собственности, экономической демократии или равенства, но «примат рабочего над эксплуататором», являющим себя в виде финансового капитала и ростовщических процентов. Заявление расплывчатое, но явно этатистское: государство должно обеспечивать своим гражданам достойный уровень жизни и процветание, а также бороться против мирового и еврейского капитала. Имелась здесь и программа радикальной земельной реформы, включавшая экспроприацию земельной собственности.

Левизну раннего нацизма в еще более простой форме доносят до нас бесчисленные партийные листовки. Вот одна листовка 1920 г.:

Национал-социаистическая рабочая партия Германии

С неиссякаемым упорством агенты международного еврейского капитала и банкиры-ростовщики ведут Германию к катастрофе, чтобы потом отдать страну и экономику в руки

международных финансовых трестов.

Они хотят расколоть и ослабить нашу нацию изнутри. Вот почему

наемники

мирового финансового капитала дышат неукротимой злобой против нашей партии —

единственной партии,

вобравшей в себя не «буржуазию» или пролетариат, а самых талантливых работников умственного и физического труда, цвет нашей нации. Лишь они одни могут и должны стать строителями будущей Германии (Noakes, Pridham, 1974: 37–41).

Однако на улицах нацисты не сталкивались ни с евреями, ни с капиталистами. Они вступали в стычки с левыми, прославляющими Россию и проповедующими благо интернационализма. Так что вскоре акценты у нацистов сместились. Региональные исследования нацизма показывают, что по всей Германии в конце 1920-х антисемитская нацистская риторика пошла на спад. Антисемитизм не был заброшен, однако теперь по всей Германии (прежде — лишь в некоторых областях) «антинемцев» изображали в первую очередь как большевиков и марксистов (Heilbronner, 1990). Нацисты утверждали, что насилие против большевиков и ограничения для капиталистов необходимы ради благой цели — создания Volksgemeinschaft, органической народной общины, в рамках которой снимутся классовые и иные конфликты.

Движение росло, и к программе делались дополнения. Прежде всего укреплялся фашизм. Ранние риторические атаки на «республику штатских» превратились в более общую критику демократии как таковой: вожделенное сильное государство мыслилось как исключительно авторитарное.

В середине 1920-х, после освобождения Гитлера из тюрьмы, краеугольным камнем нацизма стал «фюрерский принцип: безусловная верность вождю, воплощающему в себе немецкий Volk. Важную роль здесь сыграла личность самого Гитлера — его харизматичность и умение внушать веру своим последователям. Он умел доносить свое видение — избегая деталей, в простых черно-белых красках, однако, как казалось слушателям, удивительно ясно и искренне (Kershaw, 1998: 290–291). Наши современники привыкли изумляться тому безумному магнетизму, что демонстрировал Гитлер на нюрнбергских сборищах. Однако еще очевиднее проявлялся его лидерский талант в кулуарных беседах. В мемуарах нацистов мы найдем немало рассказов о том, как несколько негромких, но твердых слов фюрера, сказанных в приватной беседе, развеивали все сомнения, заглушали всякую критику. Примерно с 1927 г. нацисты начали демонстрировать почти безоговорочную преданность своему вождю, воплощению Германии; это чувство ясно звучит в самом знаменитом нацистском лозунге: «Ein Volk! Ein Führer! Ein Reich!» Однако в сравнении с итальянскими фашистами немецкие нацисты довольно слабо различали контуры будущего государства. Корпоративное государство было для них чужим идеалом, итальянским или австрийским. Будущее рейха было оставлено на усмотрение Гитлера, а тот не утруждал себя подробностями. Нацисты подчеркивали свою преданность государству, но очертания этого государства оставались размытыми.

Прежде всего произошел откат от социализма. В 1928 г. партия отказалась от планов радикальной земельной реформы. Антикапитализм ее также зашатался и начал встречать критику внутри самого движения. Прежде, под влиянием Федера, Гитлер различал производительный и непроизводительный («паразитический») капитал: первый он