Ведьмы. Салем, 1692 - Стейси Шифф

той церемонии был приведен к присяге и шестидесятилетний Уильям Стаутон, ветеран с двадцатилетним опытом государственной службы при четырех режимах. Он стал заместителем губернатора.

Хартия, опубликованная двумя днями позже, не оправдала возлагавшихся на нее в колонии – становившейся отныне провинцией – надежд. Колонистам предстояло заплатить за самоуправство: корона расширяла границы Массачусетса, но урезала его привилегии. Новая хартия уничтожала политический фундамент первых десятилетий, вводя религиозную терпимость ко всем (кроме католиков). Любой мужчина с достаточным доходом мог голосовать, невзирая на членство в церкви. Колонисты потеряли право выбирать своего губернатора – назначение Фипса было компромиссом, которого добился в Лондоне Инкриз Мэзер. Наверняка провинция закроет глаза на то, что это решение навязывает ей корона, коль скоро в губернаторское кресло садится пуританин из Новой Англии, резонно аргументировал Мэзер, знавший, что король предпочитает ставить у руля в Массачусетсе военных. В то же время многочисленным советникам монарха нужен был в новых землях тот, кто лоббировал бы их экономические интересы. В итоге Фипс устроил все стороны, в том числе и потому, что не принадлежал ни к одной из них. Кроме того, у него вообще не имелось политического опыта. Он заменил, по словам Мэзеров, «группку людей, у которых не было иной цели, кроме как обогатиться на руинах процветавшей недавно плантации» [16]. Провинция могла отныне рассчитывать на более серьезную оборону: вакуум во власти оказался более травматичным, чем королевское вторжение, чем «иноземный демон» Андрос [17]. А самое главное, хартия положила конец трем годам гнетущей неопределенности.

Инкриз Мэзер был готов агрессивно продвигать документ в массы; он знал, что подтасовывает факты и обещает с три короба[66]. Его соотечественники могли поинтересоваться, почему он не добился большего. Так вот, настоящее чудо, заявил священник, что ему удалось многое отстоять. Да, автономия осталась в прошлом. Но губернатор и его заместитель – свои люди. После навязанного короной англиканского аристократа Массачусетс получил в руководители своего уроженца, крещенного Мэзером. Да, у нового документа есть недостатки. Но разве полбуханки хлеба не лучше, чем ничего? – вопрошал пастор в своей весенней проповеди. Права собственности подтверждены, религиозные права гарантированы, политические свободы и регулярные собрания восстановлены. Губернатор теперь не может самолично принимать законы или в одностороннем порядке поднимать налоги, как делал это Андрос, при котором суды были фикцией и изымались огромные деньги, у которого было больше власти над жителями Новой Англии, чем у короля над англичанами. Моля и стыдя, Инкриз Мэзер призывал соотечественников радоваться своей доле, быть признательными и смиренными детьми, слушаться своих суверенов. Последнее, что нужно сейчас Массачусетсу, – это «поколение неблагодарных бормотунов» [18]. Переметнувшийся на сторону победителей Коттон Мэзер рекламировал достоинства хартии прихожанам второй церкви, крупнейшей в Бостоне. Не так давно он уже напоминал своей полуторатысячной пастве, что Господь пощадил их три года назад. Он спас салемцев от тех, кто объявил их «народом, годным лишь на то, чтобы стереть его с лица земли» [19]. Пастор тогда имел в виду скорее англичан, а не индейцев.

Сквозь пропаганду прорывался рык недовольства. Люди ослушались Бога, как заключил Коттон Мэзер в проповеди на День благодарения за благополучное возвращение его отца, и вели себя как «грифы и гарпии» [20]. Тем, кто проявлял «неослабное внимание» к соотечественникам, не следовало платить бесчестием. К этим безгрешным страдальцам он причислил пасторов, магистратов и гражданских лидеров всех мастей, которые работают не покладая рук, повсюду сталкиваясь с неблагодарностью людей, о которых заботятся. Каждый из слуг народа «должен носить с собой по два носовых платка: одним стирать с лица трудовой пот, другим – плевки презрения». Он напоминал слушателям об их везении и обширных привилегиях. Они должны избегать раздоров, образующих опасные «бреши в ограде, которую Бог выстраивает вокруг нас», позволяя проникать сквозь них дьяволам, примеров чему с недавних пор было не счесть.

Образовалось два противоборствующих лагеря: те, кто не был согласен ни на что, кроме возврата к прошлой хартии (в основном ортодоксы), и те, кто предпочитал неэффективному новоанглийскому режиму восстановление доминиона (преимущественно торговцы). Многие считали, что колонию обделили и нечто было утеряно безвозвратно – вечный плач консерваторов. Междувластие взяло свое: не все торопились бросаться в объятия новой администрации[67]. Выдающиеся граждане, поддерживавшие хартию, сердились на Фипса, который частенько не ладил с законом в своей доангельской инкарнации. В городе с населением восемь тысяч человек слышалось ворчание – к восторгу оставшихся там сторонников Андроса. Инкриз Мэзер не докладывал об этих разочаровывающих обстоятельствах в Лондон, вместо этого отправив туда 23 июня сообщение, что «народ очень доволен новой хартией» [22]. Фипс со своей стороны приобрел достаточное количество проблем, причем не только с недовольными поселенцами, но и с индейцами, терзавшими границу, – опустошительный набег, описанный Берроузом, имел место чуть больше трех месяцев назад, – и с французскими корсарами, терзавшими побережье. Восстановление порядка, отчаянная нехватка матросов, стратегия противостояния французам и индейцам – вот что было его насущной головной болью, а еще пустая казна Массачусетса. Правительство обратилось за кредитом к безотказному Сэмюэлу Сьюэллу, который выручил Берроуза несколько лет назад.

Фипс, покинувший Лондон в тот самый день, когда бостонские тюремщики защелкнули кандалы на первых трех подозреваемых, никак не ожидал столкнуться здесь еще и с нападением сверхъестественных сил. Невозможно сказать, как он отреагировал на эту неожиданную засаду, которая больше походила на очередной раздражитель, чем на срочное дело государственной важности. Охота на ведьм не сулила ничего похожего на славу добытчика затонувших сокровищ или индейских скальпов. Покорение Канады, богатой мехом, рыбой и ценными металлами, оставалось у него в приоритете. Он не был склонен к размышлениям и написанию писем, а сюжетные повороты его карьеры по большей части ловко завуалированы фантазиями Мэзера. Фипс сосредоточился на реорганизации правительства. Ему предстояло произвести множество назначений, от шерифов до судей, и большое количество людей ждали с ним встреч. Он упомянет о салемском «запутанном деле» своим британским начальникам только в середине октября, когда и он сам, и Мэзеры будут вынуждены переосмыслить бешеный натиск невидимого мира. По приезде, отмечал Фипс пять месяцев спустя, «я обнаружил, что провинция страшно измучена чудовищным колдовством или одержимостью дьяволами, которая разразилась в нескольких городах. Несчастные люди подвергались сверхъестественным пыткам: кого жгли серой, в кого втыкали булавки, кого-то бросали в огонь и в воду, кого-то вытаскивали из дома и много миль носили по воздуху над деревьями и холмами»[68] [23]. Фипс опирался исключительно на слухи. Ни он, ни Мэзер лично не наблюдали подобных феноменов.

Хотя новый губернатор упомянул одержимость Сатаной в октябре,