Дурень. Книга вторая. Позывной "Калмык" - Андрей Готлибович Шопперт

— Хоро… Хорошо, Шарлотта, мы позовём эту купчиху, но я буду рядом, и если она…

— Ники!

— Я буду рядом. Я не дам ей обидеть Адини.

— А моя? — поклонился, сложив руки лодочкой, Сашка.

— Кх. Я так понял, что это Александра Фёдоровна настояла, а сам Государь не верит в шаманов и знахарок. Нет, дархан, вас не пригласили.

— Когда? — Сашка старался изображать восточное спокойствие. Не очень получалось, даже слова коверкать забыл. Как там, минуй нас барская любовь.

— Через три часа. Я прибыл на карете.

— Анька, Анна Тимофеевна — не есть лекарь. Травница. Моя с ней поговорить. Твоя жди в карете.

Когда главный конюший империи ушёл, Сашка усадил Аньку на пуфик и попытался успокоить.

— Ань. Это просто больная чахоткой девочка. Стадия ранняя. Если отвезти в Крым и там жить несколько лет, пить кумыс и есть много мяса, то чахотка почти пройдёт. Плюс твои травки.

— А моль?

— Я почитал книги по пчеловодству, что нам присылают и повспо… и подумал. Пришёл вот к такому результату. Бабочка эта на моль похожая ничего не ест, зато она по ночам забирается в пчелиные ульи и откладывает там яйца. Из яиц вылупляются гусеницы и сразу начинают всё подряд есть и пергу, и мед, и восковые соты. Написано, что они там гробят всё около месяца. А потом окукливаются. Именно пока они не окуклились, ещё ползают, гусениц собирают, заливают водкой и получают настойки. Это и есть лекарство. Я не знаю, вылечит ли оно, но хуже точно не сделает. Сколько пить не знаю? Но раз водка, то не сильно много, и нужно разбавлять. Девочке всего десять лет. Или одиннадцать? Неважно. Говори, пять лет Крыма, твои отвары и пасека огромная рядом, чтобы молей хватало. Мёд и маточное молоко пчёл тоже не повредят. Ни в коем случае не бери денег и отказывайся от званий и наград. Двор это какое змеиное кубло. Ни мне ни тебе попадать туда не надо. И последнее, скажи, что тебе виделся сон вчера. И там зимний сгорит через год. Полностью сгорит из-за печей. Пусть у Демидова потребуют асбест, и всё тщательно изолируют. Помнишь, как мы сделали в твоём ресторане. Всё. Иди переодевайся, кольца все до единого сними. Никаких цепочек и серёг. И платье попроще. То розовое надень.

Глава 22

Событие пятьдесят седьмое

А я говорю: чтобы нашими людьми руководить, надо с утра немного принять. Не для удовольствия. Просто чтобы понять своих трудящихся.

«Правила жизни Михаила Жванецкого»

Выжил шталмейстер Виельгорский случайно. Виктор Германович всегда теперь на лавке возле кровати держал заряженный пистолет. С дуэли ещё, вернее, с того момента, как за ним полиция охотиться начала. Посеешь привычку пожнёшь, чего-то там. Характер? Ну насчёт характера — это вряд ли, а паранойю пожал. Даже здесь, в Питере, пистоль заряженный лежал прикрытый рушником на лавке.

Аньку Михаил Юрьевич привёз назад не скоро и всю в слезах. Не скоро — это часа через три. Но для Сашки они тянулись как века. Вскакивал, как мимо окон проезжала карета. Снег уже вполне позволял на санях путешествовать по городу, но Виельгорский приехал за Анькой в карете, разный звук от колёс и полозьев по снегу. Так, как проедет карета мимо дома, Сашка сразу к окну и вниз смотрит. Нет, и эта мимо. Долго ли коротко ли, а подъехала та самая карета с короной на крыше, запряжена в тройку гнедых коней. Херня, у Сашки сейчас выезд круче. Нет вензелей и короны на крыше, зато его тройка вороных фризов всяко выигрышней смотрится. Хреновые наследники у герцога Бирона, он создавал — создавал конюшни с элитными лошадьми, скупая со всей Европы, а наследники всё профукали. Карету Сашке, присланный кучером, мужичок отремонтировал вполне себе, кожу поменял, оси с колёсами и передок полностью, зато сейчас не стыдно сесть. Будут уезжать, так и за семьсот, а то и восемьсот рублей можно будет продать, полностью и покупку и ремонт оправдав.

Карета остановилась, из неё выскочила кикимора в узнаваемой беличьей шубке и следом, как бы догоняя её, широкими шагами поспешил к крыльцу Михаил Юрьевич.

Коху такая прыть сразу не понравилась. Через десяток секунд дверь отворилась и в фойе вломилась заплаканная Анька. Прямо дорожки слёз на щеках.

— Ань?

И тут снова дверь открывается и входит Виельгорский.

Сашка посмотрел на Аньку ревущую, на генерала это лошадиного и решил пристрелить сволочь эту. Уже даже к лавке шаг сделал. Шталмейстер пожал плечами, сник как-то головой. Потом мотнул ею и стал поворачиваться. Ох, как Сашке захотелось бахнуть ему пониже спины, чтобы умирал долго и в мучениях. Но тут Виельгорский разворачиваться раздумал и опять стал к лесу передом.

— Я не знаю… Все было нормально… Да, Государь не верит в знахарей и травниц. Но он вообще ничего не сказал. Молчал весь приём. В конце только самом проговорил: «Вы свободны, госпожа Серёгина», и ушел.

Виельгорский ещё раз боднул головой и вышел, пятясь задом. Это его от пули в задницу и спасло. В лоб стрелять Кох не стал, да и сказал вроде шталмейстер, что никак не обидел Аньку Николай Палкин.

Сашка посмотрел в окно, как садится в карету Виельгорский, и подошёл к Аньке. Та лежала в шубе на лавке в комнате маменьки Афанасия Александровича. Виктор Германович её как куклу приподнял, перенёс в следующую спальню, освободил от шубы и сапожек, и лёг рядом на кровать, поглаживая кикимору по голове, как маленькую девочку.

Вскоре рыдания перешли во всхлипывания, а после и просто в сопение.

— Ань, чего случилось-то? Там тебя обидели? — кикимора помотала головой сопли по монголоидной рожице размазывая.

— Бу-бу-бу.

— Понятно. Так им и надо. А можно чуть подробнее? Виельгорский уверял, что не было бу-бу-бу. Соврал, сатрап? — Сашка повернул к себе заплаканную рожицу и протёр слёзки.

Анька мгновенно из обиженной барышни превратилась в злобную кикимору.

— Дураки они все!

— Солидарен. Стих есть у какого-то поэта, что на Руси всё зашибись, только умных людей у власти не хватает.

В то время очень сильно

Расцвел России цвет,

Земля была обильна,

Порядка ж нет как нет.

Всё, Ань, давай рассказывай, а то до инфаркту меня доведёшь.

Кикимора посопела в обеды дырочки полные соплей, вытерла их кулаком и выдала:

— Они тупые все, Сашка. Вот как