С жизнью наедине - Кристин Ханна

— Папе эта арка не понравится, — сказала ему Лени, когда он подошел ближе.

— Да твоему папе вообще ничего не нравится, — улыбнулся мистер Уокер и вытер лоб скомканной банданой. — И в первую очередь ему не понравится, что ты дружишь с моим Мэтти. Ты же это понимаешь?

— Да, — ответила Лени.

— Пойдем. — Мэтью взял ее за локоть и повел прочь от отца. Велосипед позвякивал. Наконец они дошли до поворота к дому Лени. Она остановилась и посмотрела на затененную деревьями дорожку.

— Тебе лучше уйти, — сказала Лени и отодвинулась от него.

— Но я хочу проводить тебя до самого дома.

— Не надо.

— Из-за твоего отца?

Лени кивнула. Она готова была сквозь землю провалиться.

— Ему не понравится, что мы с тобой дружим.

— Да и черт с ним, — ответил Мэтью. — Не может же он запретить нам общаться. Никто не может. Папа рассказывал мне об их дурацкой вражде. Какая разница? Нам-то что?

— Но…

— Я тебе нравлюсь? Ты хочешь со мной дружить?

Она кивнула. Настала торжественная минута. Серьезная. Они заключили пакт.

— Ты мне тоже нравишься. Значит, все. Решено. Мы будем дружить. И никто нам ничего не сделает.

До чего он наивен, подумала Лени, и как же ошибается. Мэтью ничего не знает о том, как нелогично и злобно порой ведут себя родители, о том, как ударом кулака ломают носы. И о вспышках ярости: сперва разгромленный салун, а там кто знает, до чего дойдет.

— Папа порой ведет себя непредсказуемо, — сказала Лени, не придумав ничего лучше.

— И в чем это проявляется?

— Если узнает, что мы друг другу нравимся, может тебя побить.

— Ничего, я с ним справлюсь.

Лени едва удержалась от истерического смеха. Не хотелось даже думать о том, как именно Мэтью надеется «справиться» с папой.

Разумнее всего было бы уйти, сказать Мэтью, что им нельзя общаться.

— Лени?

Его взгляд растопил ее сердце. Разве кто-нибудь когда-нибудь смотрел на нее так? Лени задрожала — то ли от тоски, то ли от облегчения, то ли от возбуждения. Она сама не знала. Она знала лишь, что не может от него отказаться после стольких лет одиночества, несмотря на то что чувствовала, как опасность бесшумно скользнула в воду и плывет к ней.

— Папа не должен узнать, что мы дружим. Никогда. Ни за что.

— Как скажешь, — согласился Мэтью, но Лени видела, что ничегошеньки он не понял. Ему знакомы горе, боль и муки утраты, это читалось в его печальных глазах. Но о страхе он не знает ничего. Думает, она сгущает краски, устраивает спектакль.

— Я серьезно. Он ничего не должен знать.

Лени снилось, что она стоит под проливным дождем на берегу реки. Мокрые волосы слиплись, все расплывается перед глазами.

Река поднялась, оглушительно затрещала и вскрылась. От ледяного щита откололись огромные глыбы и, покачиваясь, поплыли по течению, увлекая за собой все, что попадалось на пути, — деревья, лодки, дома.

Надо перебраться на другой берег.

Лени не поняла, кто это сказал, она или кто-то другой. Она понимала одно: надо перейти на другой берег, пока лед не утащил ее в реку, пока вода не хлынула в легкие.

Но переходить было негде.

Ледяные волны вставали стеной, земля уходила из-под ног, с грохотом падали деревья. Послышался крик.

Это она кричала. Река ударила ее, словно лопатой по голове, и Лени покачнулась.

С воплем взмахнула руками и почувствовала, что падает.

«Сюда!» — крикнул кто-то.

Мэтью.

Он ее спасет. Тяжело дыша, Лени пыталась выкарабкаться на лед, но что-то вцепилось в ногу и тянуло все ниже и ниже, пока она не задохнулась. Все поглотил мрак.

Лени проснулась, хватая ртом воздух, и увидела, что она в безопасности, у себя на чердаке, со стопками книг и тетрадей с рисунками у стены, рядом коробка писем Мэтью.

Дурной сон почти тут же забылся. Кажется, мне снилась река, подумала Лени. Ледоход. Еще одна смертельная опасность, которая подстерегает на Аляске.

В школу она надела джинсовый комбинезон и клетчатую фланелевую рубашку. Волосы убрала с лица и заплела в колосок. Зеркал в доме за эти годы не осталось (папа все перебил), так что Лени не могла оценить, как выглядит. Она привыкла смотреть на себя в осколках стекла. Видеть себя по частям. Пока Мэтью не вернулся, ей вообще не было до этого дела.

Лени спустилась на кухню, положила стопку учебников на стол и села. Мама поставила перед ней тарелку с колбасками из оленины, оладьи с мясной подливой и миску черники, которую они летом собрали на песчаных утесах над заливом Качемак.

Лени завтракала. Мама за ней наблюдала.

— Ты вчера целый час таскала воду, чтобы помыться. Волосы заплела. Красиво, кстати.

— Ну, мам, это же обычная гигиена.

— Я слышала, Мэтью Уокер вернулся.

Лени следовало догадаться, что мама сообразит, что к чему. Порой из-за папы и прочего Лени забывала, до чего мама умна. И проницательна.

Лени жевала, стараясь не встречаться глазами с мамой. Она и так знала, что мама ей скажет, а потому не собиралась ни в чем признаваться. На Аляске места много, наверняка отыщется укромный уголок, чтобы спрятать такую малость, как дружба.

— Жаль, что твой отец так ненавидит его отца. И что твой отец так несдержан.

— Это так теперь называется?

Лени почувствовала, что мама не сводит с нее пристального взгляда, как орел, который высматривает в волнах серебристую рыбку. Лени впервые скрыла что-то от мамы, и ей было неловко.

— Тебе почти восемнадцать. Юная женщина. И за последние годы вы с Мэтью написали друг другу сотню писем.

— А это здесь при чем?

— Гормоны — как форсаж. Одно прикосновение — и ты в космосе.

— Что?

— Я говорю о любви, Ленора. О страсти.

— О любви? Фу-ты ну-ты! Я вообще не понимаю, почему ты об этом заговорила. Тебе не о чем беспокоиться.

— Вот и хорошо. Будь умницей. Не повторяй моих глупых ошибок.

Лени подняла глаза:

— Каких ошибок? Ты о папе? Или обо мне? Ты…

Открылась дверь, вошел отец. Утром он вымыл голову, надел относительно чистые коричневые холщовые штаны и футболку. Отец ногой закрыл дверь и сказал:

— Как вкусно пахнет! Доброе утро, Рыжик. Ну как, хорошо тебе спалось?

— Ага, — ответила Лени.

Он чмокнул ее в макушку.