Таинство - Клайв Баркер

— Вы меня поразили своим выздоровлением, но вам все еще надо беречь себя.

Такой была прощальная речь Коппельмана. В течение нескольких месяцев никаких поездок в Антарктику. Никаких стояний по шею в болотной воде.

— А чем же я буду развлекаться? — насмешливо спросил Уилл.

— Размышляйте о том, какой вы везунчик, — сказал Коппельман. — Да, кстати, моя свояченица…

— Лаура.

Коппельман просиял.

— Вы запомнили? Я принес книгу, чтобы вы оставили автограф. — Он пошарил в сумке и извлек экземпляр «Границ». — Я ее просмотрел вчера вечером. Мрачная штука.

— Ну, с тех пор все стало еще хуже, — сказал Уилл, вытаскивая ручку из нагрудного кармана Коппельмана и забирая у него книгу. — Некоторые из этих видов уже проиграли сражение.

— Вымерли?

— Как птица дронт.

Он открыл титульную страницу и черкнул несколько слов.

— Что вы написали?

— Лауре. С наилучшими пожеланиями.

— А эта закорючка внизу? Ваша подпись?

— Угу.

— Чтобы я знал, что ей сказать.

2

Два дня спустя он уехал. Прямых рейсов в Сан-Франциско не было, и пришлось лететь с пересадкой в Чикаго. Но это было забавное неудобство, и он испытывал такое счастье, снова оказавшись в толпе людей, что даже серость чикагского аэропорта О'Хара показалась приятной. Ближе к вечеру Уилл уже сидел у иллюминатора в самолете, который должен был доставить его на Запад. Он заказал виски, чтобы отпраздновать это событие. Во рту у него не было ни капли алкоголя в течение нескольких месяцев, и выпитое сразу ударило в голову. Небеса впереди потемнели, и он, довольный и счастливый, погрузился в объятия сна.

Когда Уилл проснулся, день давно закончился, и впереди сверкали огни города у залива.

1

Сан-Франциско был не первым прибежищем Уилла по прибытии в Америку. Эта честь досталась Бостону, куда он попал в девятнадцать лет, решив, что цели, которые он перед собой ставил, не могут быть достигнуты в Англии. Он обнаружил, что и Бостон для этого не годится. Но за шестнадцать месяцев, что он там прожил, родился новый Уилл, сначала неуверенный в себе, но потом — раскрепощенный до бесстрашия. О своей сексуальной ориентации он узнал задолго до того, как покинул Англию. В нескольких случаях он даже действовал, прислушиваясь к своим желаниям, хотя ни разу — будучи совершенно трезвым. Но в Бостоне он научился быть счастливым и не скрывать собственных сексуальных предпочтений, он переосмыслил себя в свойственной ему особой манере. Он не был пышущим здоровьем американским красавцем, не был мачо в ковбойке, не был стильной королевой,[10]не был парнем в коже.[11]Он не был похож ни на кого, и его желали и преследовали именно поэтому. Свойства, которые остались бы незамеченными в каком-нибудь манчестерском баре (некоторые — вполне очевидные, как акцент, другие — столь незаметные, так что он и сам не мог бы их назвать), здесь оказались редкими и привлекательными. Он быстро понял природу своего преимущества и бессовестно ею пользовался. Не идя на поводу у моды (кроссовки, джинсы в обтяжку, белые футболки), он одевался как нищий англичанин, каким и был на самом деле. Он редко возвращался в пустую кровать, если только сам хотел этого, и за несколько месяцев у него было три романа, два из которых он завершил по собственной инициативе. Последний стал его первым и горчайшим опытом безответной любви, предметом которой был некий Лоренс Мюллер, телевизионный продюсер, на девять лет старше Уилла. Светловолосый, холеный и сексуально искушенный, Ларри закрутил с Уиллом головокружительный роман, но уже через шесть месяцев бросил партнера — эта его привычка была широко известна. Уилл с разбитым сердцем горевал о своей утрате половину лета, заглушая боль средствами, которые, вполне вероятно, убили бы его пять лет спустя. В сексуальных заведениях Боевой зоны[12]и в темноте Фенвей-парка,[13]где по вечерам в уик-энд не прекращалась сексуальная вакханалия, он разыграл все сексуальные сценарии, какие только могло вызвать в его воображении либидо, чтобы забыть о том, что его отверг Ларри.

К сентябрю боль утихла, но только после того, как ему было откровение, которое тоже пришло не само по себе — после косячка. Он сидел в сауне, медитировал, размышляя о своей горькой судьбе, как вдруг понял, что уход Ларри разбудил в нем подобие той же боли, какую он испытал, простившись со Стипом. Обдумывая это откровение, он просидел, потея в облицованном кафелем помещении, дольше, чем следовало, игнорируя руки и взгляды, делавшие ему знаки. Что это означало? Неужели то, что в основе его привязанности к Джекобу лежали сексуальные ощущения? Или что, приходя на полночные встречи в парк, он лелеял надежду встретить человека, который выполнит обещания Стипа и заберет его из этого мира в страну видений? Наконец он покинул сауну, заполненную любителями оргий, в висках у него так стучало, что он плохо соображал. Но вопросы никуда не делись, они мучили. Он избавлялся от них самым простым из известных ему теперь способов. Если подходивший к Уиллу человек был хоть чем-то похож на его воспоминания о Стипе (цвет волос, форма губ), Уилл отвергал его с бесчеловечной жестокостью.

2

Из Бостона его погнала не история с Ларри Мюллером, а очень холодный декабрь. Выйдя из ресторана, где он работал официантом, навстречу массачусетской метели, он решил: хватит, он уже достаточно померз в своей жизни, пора направить стопы в места потеплее. Сначала он хотел поехать во Флориду, но вечером, перебирая варианты с барменом в «Дружках», он услышал призывную песнь Сан-Франциско.

— Я только раз был в Калифорнии, — сказал бармен, чье имя (Дэнни) было вытатуировано у него на руке на случай, если кто забудет, — но, старина, я там чуть было не остался. Это настоящий рай для геев. Правду тебе говорю.

— Если только там тепло.

— Ну, есть места и потеплее, — признался Дэнни. — Но если тебе нужна жара, поезжай в чертову Долину смерти. Что, не хочешь? — Он наклонился к Уиллу и понизил голос. — Если бы не моя вторая половина (давний любовник Дэнни — Фредерико, та самая вторая половина, — сидел в пяти ярдах), я бы туда вернулся, чтобы жить и жить. Нет вопросов.

Разговор этот оказался судьбоносным. Две недели спустя Уилл собрал вещички и покинул Бостон. Мороз в тот день стоял такой, что Уилл едва не пожалел о своем решении: город был удивительно красив. Но в конце пути его ждала красота иного рода — город, который очаровал его, превзойдя все ожидания. Он нашел работу в одной из местных газет и в один памятный день, когда отсутствовал фотограф, который должен был дать материал к его тексту об этом городе, который стал для него родным, позаимствовал у кого-то камеру, чтобы сделать снимки самому. Это не была любовь с первого взгляда. Фотографии оказались такими дерьмовыми, что не пригодились. Но ему понравилось держать камеру в руках, вписывать мир в границы объектива. А его героями стали представители того племени, среди которого он жил: королевы, гомосексуалы-проститутки, лесбиянки, трансвеститы и кожаные ребята, чьи дома, бары, клубы, магазины и автоматы-прачечные тянулись от пересечения Кастро и 18-й на север к Маркету и на юг к Коллингвуд-парку.