Русская эмиграция в Китае. Критика и публицистика. На «вершинах невечернего света и неопалимой печали» - Коллектив авторов

описать в маленьком литературном очерке одного помещика. Хозяин каморки, в которой он жил, отнюдь не разделял, однако, симпатии к литературным трудам своего квартиранта, и – отказал в чернилах. Но поэт был настойчив: он соскоблил со своих сапог ваксу, развел ее в воде и, написав таким путем очерк, отнес его в редакцию. «Это спасло меня от голодной смерти»2, – рассказывал юноша потом.

В 1840 году юноша задумывает уже нечто серьезное: хочет издать сборник своих стихов. Но прежде чем это сделать, навещает Жуковского и, передав ему стихи, просит дать отзыв. Увы, знаменитый переводчик «Одиссеи» выносит весьма суровое суждение. И старый мастер пера был прав: изданные все-таки Некрасовым «Мечты и звуки» встретили очень неодобрительную оценку критики; автору сборника предлагали даже оставить перо стихотворца и предаться занятиям более «дельным»…

Нужда – мать не только трагедий; на длинном жизненном полотне она способна вышивать и узоры курьезов. Однажды с Некрасовым произошел такой трагикомический случай. Как-то в компании с приятелем он отправился на маскарадную вечеринку; по дороге друзья заехали в костюмерную лавочку и, оставив там в залог свои платья, переоблачились: один – в испанского гранда, другой – в венецианского дожа. Расчет у приятелей был при этом такой: утром, возвращаясь с вечеринки домой, они должны были снова заехать в лавочку и вновь переодеться. Но когда наступило утро, открылось непредвиденное обстоятельство: у них не оказалось необходимой денежной суммы для того, чтобы рассчитаться с владельцем лавки за прокат костюмов. Тогда «испанскому гранду» и «венецианскому дожу» пришлось прибыть домой в столь оригинальном виде и начать из своей квартиры, через посыльных, лихорадочные поиски по всему городу денег. Но эта задача оказалась трудной, а так как оставленная в костюмерной лавке одежда была у приятелей единственной, то «испанскому гранду» и «венецианскому дожу» пришлось целые сутки дивить всех соседей своим красочным нарядом.

Все это, все эти редко веселые, чаще же полные трагизма дни бедности, помнил молодой поэт. И от этого-то его ум приобрел то качество, которое приводило в восторг Белинского – практическую сметку. Но глубокая практичность удивительно сочеталась у Некрасова с большим художественным, поэтическим даром. Именно этой своей сметке, без сомнения, обязан он последующим материальным успехом в жизни. Недавний бедняк, ночевавший порой в обществе петербургских нищих, становится человеком с не только всероссийским литературным именем, но и с немалыми денежными достатками. В его распоряжении оказывается один из лучших журналов в России, богатый, широко читаемый публикой «Современник», в его же распоряжении и… отличная квартира, дорогостоящий гардероб – за одну шапку-боярку из темного и седого соболя, вошедшую тогда в моду, Панаев, старый щеголь и коллега Некрасова по журналу, готов был, по его собственным словам, отдать часть жизни. А знаменитые «литературные» ужины поэта-издателя становятся предметом восхищения многих богачей и гастрономов.

Но глубокую, художественно-могучую натуру поэта не могла все же увлечь за собою одна материальная сторона жизни. За дорогостоящими тканями одежды, скроенной у лучших портных, билось горячее, увлекающееся сердце. Достаточно характерен в этом отношении один случай, предшествовавший по рассказам современников, сближению Некрасова с А. Я. Панаевой. Однажды поэт, долго и безнадежно влюбленный в красивую женщину, переезжал вместе с нею в многолюдном обществе Волгу. А. Я. Панаева долго безразлично слушала пылкие признания своего спутника, но потом решила урезонить его: «Все вы, господа фразеры, – сказала она, – на словах готовы на все жертвы. Вот вы, Бог знает, что говорите, однако, не броситесь же из-за меня в воду»3. И тут случилось то, что сказавшая эти слова никак не ожидала: Некрасов, не умея плавать и, находясь на самой середине реки, встал на борт лодки и… бросился в воду. Начавшего утопать поэта спасли лишь с большим трудом. Но поступок его был оценен, и женщина, которая была для него так долго недоступна, наградила поэта продолжительной и теплой любовью, – любовью, с которой связаны одни из самых светлых страниц в жизни Некрасова.

В натуре поэта находилось, впрочем, место и для других страстей. Мало в Петербурге было, например, более азартных игроков, чем издатель «Современника». Правда, в руках Некрасова карты редко вели к проигрышам. Любитель риска умел все же, по-видимому, быть, где нужно, осторожным. Карточная игра была для него в какой-то мере наркозом: после каждой хорошей «встряски» такого рода он с ожесточением принимался за работу. По его словам, никогда ему так хорошо не писалось, как после нескольких ночей карточного угара.

Охота составляла другую непреодолимую страсть поэта. Сама квартира Некрасова скорее напоминала жилище ярого спортсмена-охотника, чем прибежище певца народного горя. Во всех комнатах стояли шкапы, в которых были не книги, нет, а винтовки и чучела птиц и зверей. В приемной же, опираясь на дубину и поднявшись на задние ноги во весь свой исполинский рост, стояла медведица – трофей одного из самых рискованных охотничьих подвигов поэта. Охота была для Некрасова, впрочем, не только страстью: из каждой охотничьей поездки он возвращался с пополненным запасом новых ярких образов и тем, почерпнутых из непосредственного общения с простым крестьянским людом. Вернувшись с охоты, «садится писать, – рассказывает один из современников Некрасова, – и целым месяцем никого к себе не принимает; совсем сделается недоступным»4. Во время работы Некрасов, кстати, имел обыкновение расхаживать и только время от времени подходил к конторке и писал. В комнату к нему в это время никто не имел права входить. Чай и закуску ему приносили в столовую, куда он приходил тогда, когда начинал чувствовать голод.

У Некрасова была любимая охотничья собака – преданный и умный «Кадо». Для него за обедом подавались специальные блюда – жареная куропатка или жареный рябчик; он же имел право лакать воду из хрустальных кувшинчиков, а когда заболел, то получал лекарства от знаменитого врача, который лечил самого Некрасова. И этого пса однажды застрелила нечаянно на охоте жена поэта. Некрасов рыдал, как ребенок, над трупом собаки. «Я сегодня, – с горечью сказал он, – лучшего друга лишился!»5. Над местом, где был зарыт «Кадо», была поставлена мраморная плита с надписью. Этот пример также может хорошо свидетельствовать об увлекающейся натуре поэта…

А когда к певцу русского народного горя приблизилась смерть, она принесла ему ужасные, непереносимые страдания. Чудовищные физические муки терзали поэта в продолжение долгих месяцев. Мучения умирающего поэта разделяла вся Россия – к Некрасову стекались со всех концов русской земли потоки сочувствующих писем… 27 декабря 1877 года смерть потушила последние искры жизни в измученном болезнью теле поэта. С тяжелыми нравственными и физическими трудностями начал свою петербургскую