Требуется няня - Джорджина Кросс

все доктора, новые доктора. Это они сводят меня с ума. – Колетт снимает темные очки и старается поймать мой взгляд – я чувствую, что она сейчас вполне может расплакаться. – Вы должны мне поверить. Мне так жаль.

Колетт пытается взять меня за руку, но я инстинктивно отступаю назад. Ее рука повисает в воздухе, затем она опускает ее. У нее начинают дрожать губы, лицо ее сморщивается, из глаз начинают течь слезы.

– Пожалуйста, простите меня, – всхлипывает она.

Я понимаю, что должна проявить твердость.

– Нет, так не пойдет, миссис Бэрд. Мне очень жаль, но я собираюсь расторгнуть контракт…

– Нет! Пожалуйста, не делайте этого!

– Но я не могу у вас работать. Я попыталась, но это выше моих сил. Вчерашний вечер был…

– Я перехожу на новую систему лечения. Пить я больше не буду. Алекс говорит, что больше никогда не будет устраивать званых ужинов. Я могу справиться, Сара, я знаю, что могу. То, что произошло вчера вечером, – это действительно был предел, край. Это по-настоящему меня встряхнуло. Я поняла, что могу вас потерять. Я страшно сожалею, что вам пришлось присутствовать при этой сцене – и вам, и Стивену. Никто не заслуживает того, чтобы переживать подобное. Алекс до сих пор на меня кричит из-за этого.

Я невольно задаюсь вопросом, кричал ли на Колетт после вчерашнего Стивен: заостренные концы ножниц несколько раз были всего в нескольких дюймах от него – как и от меня.

– То, что случилось, напугало меня, и я понимаю, что вас тоже. Я очень сожалею о том, что произошло.

– Вы могли поранить кого-нибудь из нас, – говорю я, и голос у меня дрожит. – И вы изрезали себя. Вам нужна помощь, причем гораздо более серьезная, чем та, которую могу обеспечить вам я.

Посмотрев на свои руки, Колетт бессознательным жестом потирает предплечья. Могу себе представить, что там, под длинными рукавами плаща. Должно быть, там все в бинтах.

– Вы и так уже очень во многом мне помогли. Мысли о том, что я сделала и как это сказалось на вас, придают мне решимости в моем стремлении измениться к лучшему. – Колетт выпрямляется и разом словно становится выше ростом. – Я сейчас как раз меняю методику на новую, благодаря которой собираюсь улучшить свое состояние и выздороветь. Я могу стать лучше. Но я не могу позволить себе потерять вас, просто не могу. – Колетт снова пытается протянуть ко мне руки, но тут же опускает их. – Пожалуйста, не уходите, Сара. Прошу вас, дайте мне – нам – еще один шанс. Мы сможем все наладить. В конце концов, вы нужны Пэтти. Если вы уйдете, она будет ужасно огорчена.

Пэтти.

Мне трудно даже представить, какие муки будет испытывать Колетт, раздумывая над тем, как ей сказать несуществующей дочери, что от них ушла еще одна няня.

– Мне пора идти, – говорю я и пытаюсь закрыть дверь. Однако Колетт стремительно выбрасывает вперед руку и мертвой хваткой впивается в металл двери…

– Пожалуйста, Сара! – Отчаяние в голосе Колетт нарастает. – Если я не изменюсь к лучшему, они меня отправят куда-нибудь. Они от меня избавятся. Они сделают это, я знаю.

– Они только хотят вам помочь.

– Это не помощь! – выкрикивает Колетт. – Это будет еще одна тюрьма. Ужасная, холодная тюрьма. Я не хочу туда больше.

– В больнице…

– Речь не идет о больнице. Они так это называют, но на самом деле это совсем другое. Это ужасное место. Такое жестокое.

На этот раз Колетт удается схватить меня за руку, и я замираю, словно окаменев. Ноги мои как будто прирастают к полу.

Стивен упоминал в разговорах со мной о психиатрических медучреждениях, частных клиниках с хорошо обученным персоналом и так называемой благоприятной для здоровья и психики средой. Бэрды с их деньгами могут позволить себе лучшее, что есть в этой сфере. Колетт не станут помещать в какое-то второсортное заведение, для описания которого можно было бы использовать слово «тюрьма».

– Сегодня я слышала их разговор, – лепечет Колетт. – Стивен говорил с Алексом, а Алекс советовался с кем-то по телефону. – Глаза миссис Бэрд наполняются слезами. – Все к этому идет, я знаю.

Колетт внезапно резко оборачивается назад, словно опасается, что кто-нибудь подкрадется к ней по тротуару, схватит ее, как бы она ни кричала и ни сопротивлялась, запихнет в машину и увезет.

Внезапно я представляю, как двое дюжих санитаров грубо привязывают Колетт к стулу. Воображение рисует мне картину во всех подробностях. Голова Колетт безвольно мотается, губы и подбородок дрожат, голые ноги, едва прикрытые тоненьким грязным халатом, от холода покрыты гусиной кожей. Затем Колетт оставляют в комнате одну – в ледяном холоде, без присмотра, без какой-либо заботы. А что, если все те замечательные клиники, куда родственники Колетт помещали и снова собираются ее поместить, и на самом деле представляют собой самые настоящие тюремные камеры?

Может, именно поэтому ее состояние нисколько не улучшается?

Пальцы Колетт продолжают крепко сжимать мою руку. А я не могу отвести глаза от ее лица, на котором написан неподдельный, не поддающийся описанию ужас.

– Пожалуйста, не позволяйте им сделать это со мной, Сара, – умоляет меня Колетт. – Не дайте им отправить меня туда.

Глава 27

На следующий день я появляюсь в доме Бэрдов ровно в 10 утра, нервничая и чувствуя неприятный холодок в животе. При виде меня у Колетт на лице расцветает улыбка. Видно, что она испытывает неподдельную радость – и облегчение. От какой бы судьбы я ни избавила ее своим появлением, то, что ее ожидало, действительно вызывало у нее настоящий страх.

– Я так рада, что вы здесь, – говорит она, подавляя рыдания, готовые вырваться из ее груди. Щеки ее заливаются краской.

Она украдкой оглядывается, словно боится чего-то или кого-то, кто прячется неподалеку за углом. Похоже, она до сих пор не чувствует себя в безопасности. Я тоже невольно озираюсь вокруг и чувствую, как мои собственные страхи усиливаются.

Но за углом никого нет. Никаких санитаров нигде не видно, как и Стивена или мистера Алекса.

Я иду следом за Колетт в одну из гостиных, где она ставит передо мной поднос с круассанами, кусочками дыни и двумя чашками. Затем она, не спрашивая, наливает мне кофе. Руки ее дрожат, но она добавляет в мою чашку сливок и сахара – похоже, миссис Бэрд делает это, чтобы успокоиться самой и дать мне понять, что жизнь возвращается в нормальную колею.

Я, однако, сразу же замечаю, что она изменила своим привычкам. Половинок грейпфрута на столе нет.

Я молчу и жду, что Колетт заговорит первой.