Самурай - Сюсаку Эндо

Не знавшие языка посланники, конечно, не участвовали в наших дискуссиях и в холодном замке Санта-Севера выслушивали от меня отчет о происходящем. Мои самые оптимистические слова и предположения были бессильны вызвать улыбки на мрачных лицах Танаки, Хасэкуры и Ниси. Ничего удивительного: слишком много раз их постигало разочарование. Ниси заболел. Даже он, всегда такой оживленный, не в пример остальным, любознательный, не мог побороть усталость души и тела. Я тоже был измотан до последней степени. Глядя на совсем детское лицо спящего Ниси, я подумал: будь что будет.

Нужно было ждать еще дня два-три, пока кардинал Боргезе примет решение. На пятый день я был приглашен к кардиналу на его виллу Полидоро. Мысль о том, что я предстану перед знаменитым кардиналом, самым влиятельным человеком в Ватикане, да еще и племянником Папы Павла V, буквально парализовала меня; но в то же время я надеялся: а вдруг этот человек поймет, как я люблю Японию, поймет важность распространения веры в этой стране, – надежда была, правда, очень слабой, но она придавала мне силы.

Кардинал, в мантии и красной шапочке, ждал меня в кабинете, откуда открывался вид на тщательно ухоженный сад и пруд, где плавали утки. Я умышленно явился в выцветшей за долгое путешествие монашеской сутане. Чего мне было стыдиться? Так же как грязная, изодранная военная одежда указывает, что солдат побывал в кровопролитном бою, моя простая, потрепанная сутана, считал я, продемонстрирует трудности распространения веры в Японии, чего не пришлось испытать высшему духовенству Рима. Поэтому, встав перед ним на колени и почтительно поцеловав перстень на его руке, я вызывающе вскинул голову.

– Встань, сын мой.

Кардинал Боргезе сделал вид, что не заметил моего вызова. Он внимательно следил за мной, пока я поднимался, и заговорил спокойно и тихо, будто сам с собой:

– Ватикан всегда стремится к справедливости. Мы полагаем, что нам известно, сколь трудное сражение за распространение веры в Японии вел ты и твой орден, во всяком случае мы не принимаем безоговорочно наветов и нападок, которым ты подвергался лично.

Взмахнув рукавом мантии, он, чтобы продемонстрировать свое расположение, положил мне на плечо большую теплую руку. И, как мне показалось, ждал моего ответа.

– Мы горячо молились о том, чтобы ваши усилия в Японии принесли плоды. Именно мы в первую очередь молились о том, чтобы свет веры воссиял над Японией. – Кардинал умолк и внимательно посмотрел на меня карими глазами. – Но сейчас я хочу сказать тебе: будь терпелив. Я призываю тебя к терпению.

В какое-то мгновение я был готов поддаться его обаянию. В этих карих глазах, в голосе были отцовская грусть и любовь – кардинал прекрасно знал, какое впечатление на собеседника производит его игра. Но я сразу же догадался, что кардинал Боргезе не столько священнослужитель, сколько хитрый политик.

– Я хочу, чтобы ты понял, – уговаривал кардинал, не отнимая руки от моего плеча, – Ватикан не будет поощрять отправку миссионеров в страну, где преследуют христиан. Ведь и полководец никогда не пошлет солдат на бессмысленную смерть, зная, что на поле брани их ждет бесспорное поражение…

– Нет. – Я справился с душевным смятением. – Ваше высокопреосвященство, я убежден, что Япония не то поле боя, где нельзя надеяться на победу. Распространение веры в Японии не идет так, как нам бы хотелось, только из-за ошибок иезуитов.

Кардинал улыбнулся.

– Ваше высокопреосвященство, миссионеры – не солдаты. Смерть солдат может быть бессмысленной, гибель миссионеров сеет в людях незримые семена. К вящей славе Господней…

– Ты прав. Апостол Петр, приняв мученическую кончину, тоже посеял в сердцах людей невидимые семена.

– И Господь не страшился смерти на Голгофе.

– Ты прав. – Кардинал несколько раз повторил: – Ты прав. – Но вдруг улыбка исчезла с его лица, и оно посуровело. – Однако… мы живем в другие времена. Сын мой, мы – могучая организация. Мы ответственны перед христианскими государствами и народами. И потому обязаны сохранить порядок и обеспечить безопасность верующим в христианских странах.

– Но ведь и в Японии есть верующие. Ради того чтобы не угас огонек веры, иные христиане бросают дома, бросают имущество и скрываются в рудниках, в лесах.

Я вспомнил лицо того человека, который когда-то в Огацу робко попросил исповедовать его. Жив он сейчас или умер? Но я обязан и ради этого человека сказать кардиналу то, что должен сказать.

– У этих верующих теперь нет даже церкви. Нет и миссионеров, которые бы воодушевляли их, вселяли в них силу. Если Ватикан – мать, оберегающая своих верующих, неужели же у них нет права припасть к ее груди? Не напоминают ли они вам того агнца, отбившегося от стада, о котором сказано в Священном Писании?

– Если ради отбившегося агнца подвергаешь опасности все стадо… – грустно проговорил кардинал, – пастух вынужден покинуть агнца.

– Это напоминает мне слова первосвященника Каиафы. Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Именно так говорил в то далекое время Каиафа.

Да, для первосвященника Каиафы самым важным было сохранение порядка и спокойствия. И ради этого он принес в жертву Господа нашего Иисуса.

Кардинал отвернулся от меня. В красной шапочке, широкой мантии, он долго молчал. Я почувствовал, что вызвал гнев этого влиятельнейшего человека в Ватикане. Но отступать мне было некуда. Слишком упорно требует мир порядка и спокойствия.

– Ты прав. – Когда кардинал повернулся ко мне, на его лице уже не было гнева, а лишь усталость и печаль. – Сын мой, мне бы не хотелось защищать первосвященника Каиафу. Однако в то время у Иисуса были только ученики, а за Каиафой стояли общины. Человеку в положении Каиафы приходится ради защиты большинства покидать одного человека. Мы веруем в Господа, но за нами – ордены и сама Церковь. Мы вынуждены поступать так, как поступал первосвященник Каиафа.

Я слушал не шелохнувшись. Мне и в голову не могло прийти, что услышу такое из уст самого кардинала. Грустно потупившись, он сказал тихим голосом, будто про себя:

– Я всегда… страдал от этого.

– Неужели в этом и заключается справедливость?

– Да.

– Ватикан всегда так поступает?

– Это не известно даже мне. Но именно я вынужден занять позицию Каиафы. Однако… не хотелось, чтобы вы думали, будто сердце мое не гложет печаль и горечь. Но кто-то должен взять на себя такую муку.

Кардинал поднял голову. Лицо, еще совсем недавно такое самоуверенное, стало жалким. Я не знал, что ему сказать, – меня все еще одолевало сомнение в его искренности. Никогда не думал, что кардинал может так открыто выражать свои чувства.

– Я, разумеется, знаю, что это противоречит учению Господа о любви к ближнему. Другие меня осудят. Но я свое мнение не изменю.

– Почему? Почему вы настаиваете на том, что противоречит учению Господа о любви к ближнему?