Самурай - Сюсаку Эндо

Шел снег.

Вечером, когда небо потемнело и сквозь разрывы в тучах на каменистое дно пересохшей речушки едва пробивались слабые лучи, снегопад неожиданно прекратился. В воздухе плясали лишь редкие снежинки.

Снег запорошил одежду Самурая и его крестьян, рубивших деревья, и, падая на лицо и руки, тут же таял, словно подтверждая бренность жизни. Люди, не обращая никакого внимания, молча работали топорами с еще большим усердием. В вечерней дымке, среди кружащихся снежинок, все вокруг казалось серым.

Наконец закончили работу и взвалили на спины вязанки хвороста. Они готовились к наступающей зиме. Засыпанные снегом фигурки цепочкой, точно муравьи, вдоль речки спускались в долину, носившую название Ято.

В долине, окруженной холмами, покрытыми увядшей зеленью, стояло три деревни. Все дома в них были расположены так, что холмы были сзади, а окна обращены к полям – это позволяло, не выходя из дому, видеть путников, появлявшихся в долине. Приземистые дома, крытые соломой, выстроились в ряд, и в каждом под потолком подвешены плетеные из бамбука настилы, где сушили дрова и хворост. В домах стояла вонь и было темно, как в хлеву.

Самурай знал все, что делается в этих трех деревнях. После смерти отца деревни и земли как наследнику были пожалованы ему правителем края. И теперь он – глава рода – должен был по первому же приказу посылать крестьян на работы в замок, а в случае войны, возглавляя их, немедленно прибыть в поместье своего военачальника господина Исиды.

Дом Самурая хотя и был побогаче крестьянских, но состоял всего лишь из нескольких крытых соломой строений. От обычного крестьянского он отличался только лишь наличием амбара, конюшни да земляным валом вокруг усадьбы. Правда, вал не смог бы уберечь во время сражения. На северном склоне сохранились развалины крепости, принадлежавшей прежнему владельцу этих земель, войско которого было разбито Его светлостью, но теперь, когда смута в Японии улеглась и Его светлость стал одним из самых могущественных даймё[1] в Митиноку[2], для рода Самурая нужда в таком замке отпала. Хотя крестьяне принадлежавших Самураю деревень относились к господину с должным почтением, ему приходилось наравне с ними и в поле работать, и выжигать уголь в горах. А жена Самурая помогала ходить за скотиной. Подать, которую платили его три деревни князю, была непомерно высока – шестьдесят пять канов[3]: шестьдесят с заливных полей и пять с суходольных.

Вьюжило. Следы Самурая и его людей тянулись длинной цепочкой. Никто попусту не болтал, двигались молча, как покорные быки. Когда они подошли к деревянному мостику, носившему название Две Криптомерии, Самурай увидел застывшего, как изваяние, своего слугу Ёдзо, также, как и он сам, запорошенного снегом.

– Прибыл ваш дядюшка.

Самурай кивнул и сбросил с плеч вязанку у ног Ёдзо. У Самурая, как и у крестьян этого края, было широкоскулое лицо с глубоко посаженными глазами, и пахло от него так же, как и от них, – землей. И как все крестьяне, он был немногословен и не выказывал своих чувств, но всегда расстраивался, когда приезжал старик. Хотя после смерти отца Самурай стал главой рода Хасэкура, он, прежде чем принять важное решение, был вынужден советоваться с дядей. Дядя вместе с его отцом участвовал в многочисленных сражениях Его светлости. У Самурая сохранились воспоминания детства: дядя, раскрасневшись от сакэ, говорил ему, сидя у очага:

– Смотри, Року! – И показывал темно-коричневый шрам на бедре.

Это было пулевое ранение – он очень им гордился, – полученное в битве Его светлости с князем Асина при Суриагэхаре. Однако за последние несколько лет дядя сильно сдал и каждый раз, появляясь в доме Самурая, напивался и принимался жаловаться на судьбу. А протрезвев, уходил жалкий, как побитая собака, волоча раненую ногу.

Оставив своих людей, Самурай по тропинке направился к дому. С серого неба падали снежинки; вскоре перед ним черным пятном возникла усадьба – дом, амбар и другие постройки. Из конюшни в нос ударил запах прелой соломы и навоза: лошади, услыхав шаги хозяина, стали бить копытами. Прежде чем войти в дом, Самурай старательно стряхнул с себя снег. У очага дядя, вытянув больную ногу, грел у огня руки, а подле него в почтительной позе сидел старший, двенадцатилетний сын Самурая.

– Это ты, Року? – спросил дядя и закашлялся, прикрыв рот рукой, – наверное, вдохнул дым из очага.

Увидев отца, Кандзабуро вздохнул с облегчением и, поклонившись, убежал на кухню. Дым поднимался к закопченному потолку. Этот покрытый копотью уголок у очага был местом, где еще при отце, а теперь и при нем обсуждались и решались самые важные вопросы, где улаживались споры между жителями деревни.

– Я ходил в Нунодзаву и виделся с господином Исидой. – Дядя снова откашлялся. – Господин Исида сказал, что о землях в Курокаве ответа из замка еще не поступало.

Самурай молча ломал сухие ветки для очага. Их сухой хруст помогал ему сносить причитания дяди. Молчал он вовсе не потому, что ничего не чувствовал и ни о чем не думал. Просто не привык показывать владевшие им чувства и терпеть не мог противоречить. Особенно тяжело ему бывало от разговоров дяди, изо всех сил цеплявшегося за прошлое, которого не вернешь.

Одиннадцать лет назад, когда Его светлость выстроил новый замок и город и перераспределял владения, он пожаловал семье Самурая долину Ято с тремя деревнями вместо земель в Курокаве, которыми они владели испокон веку. Пришлось переселиться на эти скудные земли – и все это во исполнение плана Его светлости поднимать пустоши, но у отца Самурая были свои предположения на этот счет. По его мнению, причина заключалась в том, что, когда Хидэёси[4] подчинил князя, недовольные этим феодальные дома Касай и Одзаки подняли восстание и кое-кто из дальних родственников семьи Самурая оказался втянутым в него. Потерпевших поражение отец Самурая не преследовал и дал им бежать – Его светлость, возможно, припомнил это и в наказание лишил земель в Курокаве. Так полагал отец.

Сухие ветки трещали в очаге, словно это отец и дядя роптали на несправедливость. Дверь кухни раздвинулась, и Рику, жена Самурая, принесла сакэ и суп из мисо[5] в мисочках, сделанных из высушенных листьев магнолии. Взглянув на дядю и мужа, молча ломавшего ветки, она сразу поняла, о чем идет разговор.