Темные вершины - Алексей Винокуров

– Нет справедливости, – соглашался Буш, отставляя подальше хрустальную стопку с водкой-предательницей. – Может, хватит вам, дядя Коля?

– Молчи, сопляк! – крикнул дядя Коля и кулаком так ударил по столу, что в буфете треснул и раскололся туманный от старости стакан. – Мне хватит, когда прах мой остынет и смешается с мировым разумом…

Нет, дяде Коле точно было не хватит, душа его горела вулканом, жаждала справедливости. А ее все не было, да и, скажем прямо, не могло быть.

Как раз от отсутствия справедливости и пил наш дядя Коля, а за это отовсюду его выгоняли. И чем больше выгоняли, тем больше он пил, и опять, и снова – так что вся жизнь стала порочным кругом и развалилась в руины. Дочка, не выдержав отца-алкоголика, вышла замуж и уехала к мужу, жена сбежала к любовнику.

Бить любовника и возвращать жену дядя Коля не пошел, хотя собутыльники – два молодых гастарбайтера – его сильно к тому подначивали.

– Бигзор бармегардад, – говорили ему внушительно. – Касе, ки ба ту хӯроки нисфирӯзӣ омода хоҳад буд?

Но дядя Коля только головой качал – со временем ставшей пегой и косматой, как у старого пса.

– Намехоҳам, – говорил он. – Это ее жизнь, а мне пропадать.

Его тощая угрюмая фигура, во все сезоны в одном и том же засаленном плаще, перемещалась теперь по двору, словно заблудшая тень с берегов Ахерона. Летом он вставал рано утром, раньше дворников, и шел в ближний лес собирать грибы, а когда грибов не было, собирал бутылки. Теперь нельзя было поверить, что когда-то этот человек держал за хобот саму смерть и от единого его движения зависела жизнь очень важных персон.

Именно он посвятил Буша в тайное знание о врачах и рассказал все, что знал сам, и даже больше. Человек он был простой, но лишь дело касалось медицины, начинал говорить велеречиво и сладкоглагольно.

– Тяжело быть хирургом – и вотще! – проповедовал дядя Коля с горечью много бывалого человека.

Он был прав, прав тысячу раз. Хирургия – не увеселительная прогулка, она требует от человека изящества и легкого садизма. Здесь нужно пилить больного вдоль и поперек, и по кругу тоже, пилить красиво и без гарантии, что получится. То ли дело терапевт: выписал пилюли, больной принял, его пронесло – и опять готов к лечению, гип-гип, ура! Хирург же – совсем иной коленкор. Тут следует резать, строгать, кромсать, потрошить, вычищать, снова резать, и так без конца, ведь плоть, в отличие от духа, неуничтожима и все время себя воспроизводит.

– Врач, держащий пальцы веером, чтобы на них удобнее было надевать перчатки, врач, красиво спасающий больного, – это для кино, – говорил дядя Коля. – На самом деле все проще и страшнее. Санитаров нет, ассистенты – идиоты, анестезист – сволочь, а если не сволочь, то пьяная скотина, нанюхался с утра казенного обезболивания. Перчатки, бахилы, шапочки, антисептики, маски, колпаки – всего этого не существует или покупай сам.

– Что – и перчатки за свой счет? – не верил Буш.

– Да, – кивал дядя Коля, – и перчатки тоже. А ведь нужны одноразовые – брать за горло судьбу, она же любит чистоту и деликатность. Ко всему надо деликатно, ко всему бережливо… Одноразовые шапочки по полгода носишь, и ничего им не делается, только в дырках все, как в тоннелях, хоть поезда сквозь них пускай.

Не только о шапочках, о многом рассказывал старый хирург, ни о чем не умолчал: пусть знает будущий эскулап, какого дурака он готовится свалять.

– Аспирантам, интернам и ординаторам за работу не платят, – сурово чеканил дядя Коля, – санитарки вымерли, как мамонты. Никто уже не различает, где санитар, где доктор, где больной – вид у всех одинаково похабный.

Рассказывал, как экономили на наркозе – давали не полную анестезию, а спинальную: все, что ниже пупка, немеет, а голова у среднего пациента и без того не работает.

– Тут, главное, руки больному привязать, чтобы врача душить не начал… Очень они нас не любят, пациенты, наверное, чувствуют что-то. Или просто догадываются…

Даже истории болезни звучали у дяди Коли, как злые сказки: «дважды падал с третьего этажа, на третий раз не смог дойти, упал со второго», «безуспешно пытался отрезать себе голову», «носовое кровотечение, переходящее во внутреннее», и все в таком вот роде.

– И никаких шуток, все правда, хоть сейчас можно заглянуть, прочитать, – настаивал бывший хирург.

Вот такой человек вводил Буша во врата медицинской учености.

Но, несмотря на диковинного наставника, на все истории и страшилки, Буш все-таки поступил в медицинский. И специализацию себе выбрал хирургическую. Ведь он, Буш, был совсем не то, что старый алконавт дядя Коля, уж в его-то руках скальпель не дрогнет и неповинный орган не посечет. Вышло, конечно, не так, как он думал, да и вообще жизнь перевернулась с ног на голову, но одно оставалось неизменным – взаимная его приязнь со старым хирургом, которую нельзя было преодолеть, сколько ни выпей.

Вот именно поэтому, как к последнему приюту, направлялся сейчас Буш к дому дяди Коли, даже не предупредив о визите, – а впрочем, так оно и спокойнее.

Если бы кто сейчас подошел к стандартному шестнадцатиэтажному дому по улице Усиевича, поднялся бы на шестой этаж – лифтом или, если лифт сломан, то можно и пешком, пыхтя и кляня скуповатый ЖЭК, экономящий на ремонте, – и приложил ухо к коричневой дерматиновой двери с номером 34, то ничего бы он не услышал. Но если бы, ничего не услышав, не отошел бы сразу, а продолжал смиренно ожидать у моря погоды, рано или поздно терпение его было бы вознаграждено. До него донеслась бы тихая, завораживающая сердце песня, которую печально выводил чистый девичий голос…

Пение за дверью прервалось, стали слышны человеческие голоса.

– Что за песня такая?

– Старинная, колыбельная. Ее еще мне бабушка моя пела.