Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин

В действительности произошло, по-видимому, нечто большее, чем позволил себе сказать об этом С. Ю. Витте. П. Н. Дурново, с его умом, опытностью, энергией, трудоспособностью и одновременно безвыходным положением, не мог не найти места в планах С. Ю. Витте прибрать к рукам министерство внутренних дел. Состоялся сговор: Витте проводит Дурново в товарищи к С. Д. Сипягину, а тот – служит министру финансов верой и правдой. Отсюда (не бывает дыма без огня!) и слухи о том, что своим назначением на должность товарища министра при Сипягине Дурново обязан Витте.

В начале 1905 г. С. Ю. Витте, по свидетельству С. Д. Шереметева, настойчиво выдвигал «свою креатуру, Петра Дурново» в министры внутренних дел, «при условии своего личного верховного надо всем главенства»[354]. Это подтверждает княгиня Е. А. Святополк-Мирская: «17 января 1905 г. Вечером Дурново опять приезжал сказать, что Витте его вызывал. разговор о том, о сем, и между прочим он спросил: “Что, если вас назначат министром внутренних дел, вы будете идти со мной рука об руку?” Дурново говорит, что смазал ответ, но очень возмущен, но вместе с тем и смущен. Уйти он не может, а боится, если назначат министром, скоро прогонят. Одним словом, и хочется и колется»[355]. Подтверждает это и С. Ю. Витте, правда, косвенно: суждения Дурново по указу 12 декабря 1904 г. «обратили мое на него внимание»; они «отличались знанием дела, крайней рассудительностью и свободным выражением своих мнений»[356].

Со временем, однако, соотношение сил менялось. П. Н. Дурново в качестве товарища министра «заведовал ближайшим образом почтами и телеграфом, а следовательно, и всей перлюстрацией, потому знал многое из того, что другие не знали»[357]. В. К. Плеве, по словам графа С. А. Толя, «не терпел Витте и собирал материалы об его вредности и в день, когда был убит, вез царю документальные данные об изменнике Витте»[358]. Портфель Плеве при взрыве не пострадал и был осмотрен П. Н. Дурново[359]. После В. К. Плеве П. Н. Дурново полтора месяца управлял министерством внутренних дел, разбирал бумаги убитого и рассказывал, что «он разбирает кабинет третьего министра и что нельзя себе представить, что было у Плеве: все полно перлюстрацией и доносами на разных людей, в особенности на Витте, а что доклад, который он вез, когда был убит, был весь наполнен такого рода сведениями»[360]. В результате в руках П. Н. Дурново оказался материал, способный уничтожить С. Ю. Витте. Теперь уже ставил условия П. Н. Дурново.

После возвращения С. Ю. Витте из Америки (16.09.1905) П. Н. Дурново «одним из первых» прислал ему поздравительную телеграмму, был у него «несколько раз», интригуя против Д. Ф. Трепова («главная причина происходящего развала заключается в Трепове», если он «не уйдет, то мы доживем до величайших ужасов») и выказывая себя сторонником либеральных преобразований и противником исключительных положений[361].

А. В. Бельгарду, бывшему 18 октября в кабинете А. Г. Булыгина, последний сообщил, что «пока его оставляют совершенно вне того, что делается и предпринимается в высших правительственных сферах, но что от товарища министра П. Н. Дурново он уже знает, что Дурново определенно намечен его преемником». А в телефонном их разговоре 19-го октября П. Н. Дурново назывался как «фактически назначенный уже» заместитель А. Г. Булыгина[362].

На следующий день после увольнения А. Г. Булыгина, 23 октября 1905 г., П. Н. Дурново был назначен «временно-управляющим МВД с оставлением в занимаемой должности» товарища министра. «Это дело Витте, уже давно этого желавшего», – прокомментировал С. Д. Шереметев[363].

С. Ю. Витте, формируя свой «кабинет», уже понимал, что ошибся: с помощью манифеста 17 октября «перескочить» через революцию не удалось. «Вопреки наивному ожиданию Витте, Манифест 17 октября не только не внес успокоения в страну, а, наоборот, усилил повсеместное общественное и народное брожение»[364]. «Этим думали успокоить страну, больно переживавшую поражение на Дальнем Востоке. Как известно, результат получился обратный. Либеральные реформы только подзадорили революционные элементы и толкнули их на активные действия», – справедливо заметил В. В. Шульгин[365]. А. В. Бельгард свидетельствует: «В население сведения о Манифесте проникли только поздно вечером, и тотчас же начались во всем городе шумные манифестации, которые продолжались затем во все последующие дни. Необходимо заметить, что и самые манифестации, и статьи, вышедших на другой день газет, и общее настроение толпы на улицах отнюдь не утратили своего антиправительственного характера, а скорее даже наоборот, под влиянием возвещенных свобод приобрели значительно более агрессивный оттенок»[366]. «Все помнят, – писал граф И. И. Толстой, – дикий взрыв политических страстей, последовавший по всей России вслед за 18 октября, громкое заявление недоверия правительству, которое заподозривалось в фальшивой игре, грубые манифестации, дошедшие до вооруженных восстаний и до всеобщей забастовки, в которую были вовлечены даже агенты правительства. Даже акт трогательного в другое время милосердия – амнистия 21 октября, освободившая массу политических заключенных и эмигрантов, подлила масла в огонь, так как огромная часть освобожденных, очутившись на свободе, моментально пристала к революционному движению, не чувствуя ни малейшей благодарности к правительству, так что и эта благая сама по себе мера тоже повернулась против него»[367]. Это было очевидно для всех. Признавал это и С. Ю. Витте: «К этому времени уже выяснилось, что крайние левые не успокоились Манифестом 17 октября и вообще буржуазной конституцией, что вообще смута в умах так распространилась, что еще придется переживать большие эксцессы с их стороны, но что было самое серьезное – это то, что Конституционно-демократическая партия (кадеты) не решилась явно порвать свои связи с крайними революционерами, исповедующими революционные насилия, до бомб включительно»[368].