Фатум. Сон разума - Виктор Глумов

Ужас парализовал, и она не сразу решилась посмотреть, что происходит. Клубы дыма над площадью — но что может гореть? Люди… падали. Аня своими глазами увидела, как прямо перед ее укрытием споткнулся, рухнул человек и по нему, тоже спотыкаясь, побежали другие — даже не стараясь переступить. Вопили, надрываясь, совсем рядом, и девушка не сразу поняла, что визжит она сама, на одной ноте, приподнявшись на локтях, жадно всматриваясь в ад. Никто не пытался больше забраться вверх, к деревьям. Оглядевшись, Аня увидела рядом еще несколько человек. Под влиянием инстинкта самосохранения толпа вела себя подобно единому существу.

Аню колотил озноб — от страха или от холода, она не знала. У поворота на Никольскую творилось что-то жуткое. Псевдоподия толпы, втянувшаяся было туда, метнулась обратно, сминая идущих сзади. Колокола собора замолкли — люди лезли на стены, кажется, ломали дверь. С Никольской прилетела газовая граната, разорвалась, окутав спасающихся дымом. Аня отстраненно подумала, что надо бы замотать лицо. Им на ГО рассказывали, что надо чем-то закрыть лицо, если применяют слезоточивый газ.

А мама, наверное, волнуется. Мама, наверное, думает, что Аню затоптали на площади.

Аня легла снова — чтобы не видеть. Крик, казавшийся монолитным, дробился на отдельные вопли отчаяния, ужаса и боли. Топот оглушал. Мерещилось — подрагивают стены Кремля, земля дрожит. Аня сосредоточилась на ближайшем будущем: это все пройдет, это все закончится, ведь нет ничего бесконечного, не бывает. Только отползти чуть-чуть подальше. Пусть оттуда ничего не видно, но там меньше шансов попасть под случайную пулю. И зажмуриться. Чтобы, если пуля прилетит, не заметить ее. И уши зажать руками. Чтобы не слышать ее свиста. Думать о том, как поедет в метро — такая грязная. О том, что ее могут арестовать. О том, что полиция сознательно загоняет протестующих, вынуждает давить друг друга.

Кто же так кричит? Страшный крик. Нет, нет, плотнее зажать уши. И петь. Чтобы никого не слышать, чтобы ни о чем не размышлять. Революционную песню. Вспомнить хоть одну. Ой, мама, как близко стреляют, как близко. Пой. Пой, Аня, пусть ты не пойдешь под пули, пусть не поведешь за собой провалившееся восстание. Тебя никто не услышит — ну и что?

Аня перевернулась на спину и уставилась в небо. Слева ограниченное красной стеной, справа — голубыми елями серое небо. Она по-прежнему зажимала уши и по-прежнему слышала крики.

Скоро все закончится. Не бесконечно это, нет, не бесконечно. Она — трусиха, ну и пусть. Аня начала шептать, но голос постепенно вернулся, и она закричала во все горло, глядя на небо, обращаясь неизвестно к кому, чтобы заглушить все это:

На бой кровавый,

Святой и правый

Марш, марш вперед,

Рабочий народ.

И замолчала, ведь святость и правота любого боя невозможны. Она не знала, сколько времени, промерзшая насквозь, размазывающая по лицу грязь, слезы и сопли, валялась вот так под стеной. Мысли начали путаться, и нестерпимо хотелось домой, к маме. И все никак не темнело — наверное, солнце остановило свой ход. Заснуть бы.

Кажется, она уже бредила. Осознавала, что проваливается в безумие — и не могла задержать падение, как те люди на площади, размазанные ботинками товарищей по брусчатке.

Он был в шлеме. И с оружием. Он склонился над Аней, приняв ее за раненую. Аня попыталась плюнуть ему в забрало, плюнуть в убийцу. Но уже подтянулись, занимая высоту, другие. Аня перекатилась на бок и свернулась клубком за спинами военных. Так и лежала, пока не стали тише крики, превратившись в стоны, пока на площади не взвыли сирены «скорых», пока ее не подняли и не понесли вниз. Убийца в броне аккуратно передал Аню врачам, а она даже не могла объяснить, как оказалась здесь и что с ней все в порядке, просто вымокла и промерзла.

В распахнутые двери виднелись пятна крови, темнеющие в наконец-то наступившей полутьме, и груды тряпья — оставшиеся на площади бунтовщики.

Всю ночь Ник провел в штабе. Сотовая связь заработала, он дозвонился до Реута, который был занят: всплеск агрессии, то затихающие, то усиливающиеся волнения, введенные в город войска смешали его планы. Тимур Аркадьевич намекнул, что в Японии началась цепная реакция и все внимание Хозяев сосредоточено на устранении причины, они считают, что события в России — лишь отголоски. Еще он просил Ника не мешать ему действовать и ни в коем случае не выходить к людям — появление резонатора подстегнет толпу, она станет совершенно неуправляемой, будут жертвы — еще больше. Начнется гражданская война.

Ник понимал это, но нетерпение поедало его изнутри. А еще в душе поселились сомнения. Казалось, что он вызвался тянуть непосильную ношу, сдвинул ее с места, и теперь воз с горки катится на него, грозя раздавить. Глаза пекло огнем, плечи сводило от напряжения. Во рту горчило от ядреного кофе и сигарет. Несколько раз Ник засыпал прямо перед монитором.

За окнами вьюжило, штаб почти опустел — расползлись по домам уставшие сотрудники. Уехал в Склиф Миша Батышев — его сестра Анечка пострадала на Манежке. Конь хотел было рвануть с толстяком, но Ник удержал его, и теперь парень без дела слонялся по комнатам, уничтожая запасы кофе и печенья.

Когда в дверь без стука ворвалась помощница Люся, Ник дремал.

— Никита Викторович! — взвизгнула она. — Там!!!

Трясущийся подбородок и выпученные глаза не предвещали ничего хорошего.

Ник вскочил и, заставляя себя включиться, выбежал в приемную. Экран передавал данные с видеокамеры у входа. Охранник вышел навстречу смутно знакомым мордоворотам с оружием. Сколько же их? Раз, два… девять. Возле черных микроавтобусов — еще двое бойцов, наверняка кто-то остался внутри. У всех автоматы на изготовку. Черт! Не отбиться! В штабе из бойцов он да Конь, но что они могут сделать вооруженным профессионалам? Коня жалко, только бы не начал быковать.

— Не открывать! — рявкнул Ник.

Охранник его не слышал. Или не хотел слышать. В кадре появился безопасник из «Фатума» — Андрей Александрович Сергеев, похожий на помесь гориллы с орангутангом даже в распахнутом дорогом пальто и костюме. Сергеев продемонстрировал охраннику удостоверение.

— Это за мной. — Ник обернулся к помощнице. — Здесь есть запасной выход?

Люся замотала головой, поджала губы и потупилась, очки с толстой роговой оправой сползли на кончик носа.

Ник заметался по приемной. Выход — один, на окнах — решетки. Западня.

— Передайте по громкой связи: пусть ребята не высовываются. Стас!

Конь выглянул из соседнего кабинета, покосился на экран, и сонное отупение облетело с него. Набычившись, он встал рядом с Ником, трехэтажно объясняя, что он думает о происходящем.

— Стас, заблокируй дверь. Быстро.

Входная бронедверь была китайской, такая способна сдерживать натиск минут пять от силы. Следующая — деревянная, можно выбить ударом ноги. Еще минута. Что же делать?