Племенной скот - Наталья Лебедева

– Ты мне поверь. Я знаю. Он хочет подождать, пока ты родишь, а потом отправить тебя домой, а ребенка оставить здесь, – Василиса говорила осторожно и медленно, как врач, сообщающий печальную новость.

– Как это? – Алена улыбалась глупо, словно блаженная. – Разве ж так можно? Это ж только навьи, домовые-банники детей крадут. А чтоб человек украл – так это же изуверство! Это как: у матери отнять? Точно он варвар или налетчик…

Алена лепетала, силясь подобрать слова, чтобы описать весь свой ужас, все неверие в то, что люди – особенно Финист – на такое способны.

– Так ты думаешь, кто такие – эти ваши домовые-банники, а? – спросила, нахмурившись, Василиса.

– Так кто? – Алена остановила на ней внимательный взгляд.

– Мы. Все мы: люди, которые живут в высоченных домах…

– Так вы таки не люди, Василиса? Не могу я разобраться никак.

– Люди. Понимаешь, очень давно, лет двести назад, все жили в таких городах. А потом оказалось, что всей этой красоты на всех не хватит. И тогда небольшая кучка людей оставила себе все. А остальных выгнала. Кто-то ушел в деревни, кто-то пытался остаться в городах, но дети их выродились в нечисть, которую ты видела по пути.

– Так и жили бы здесь, в своей красоте. Не совались бы к нам! – Алена сказала запальчиво, и Василиса увидела, как рука ее потянулась к животу, словно пыталась прикрыть его. Казалось, Алена осознала: там, внутри нее, уже живет крохотный ребенок, и испугалась за него.

– Мы не можем, – Василиса опустила глаза, и в ее взгляде Алена с удивлением увидела стыд: словно это сама Василиса воровала детей, убивала родителей, жгла дома, уничтожала посевы. – Они думали, что, отсекая вас от своих богатств, они убирают все лишнее и ненужное. Но оказалось, что без вас нельзя, без вас мы вымираем. У нас почти не рождаются дети, а из тех, кто рождается, большая часть слабоумные или уроды.

– И это значит, надо забирать наших детей?! – Вторая рука Алены тоже легла на живот.

– Нет. Но многие считают вас темными, необразованными варварами, годными лишь на размножение. Как из скота выбирают из вас тех, кого можно оставить на племя. Они думают, что вы – не люди.

– И что, все здесь – так?!

Алена в ужасе обводила глазами высоченные хрустальные башни, пытаясь представить, сколько в них может оказаться народа. Каждый человек представлялся ей злобным духом, навьей, нечистью, и повеяло на нее холодом, словно тысячи мертвецов разом протянули руки к ее живому, теплому животу.

– Нет, не все. Далеко не все, – ответила Василиса. – Богатых людей не так уж и много, а для того, чтобы покупать нужные вещи – всех этих змеев, всех этих коней – и чтобы оплачивать врачей и лекарства, и многое другое, нужны немалые деньги. Все остальные просто живут и работают – как и вы там. А если у них не складывается с детьми, они обращаются в «Добрый дом» – это такие люди, которые подбирают по дорогам бродяжек, ищут сирот в разоренных деревнях и передают в хорошие семьи.

– Но это же совсем другое дело. Это же дело доброе! Или я не права? Вот пусть бы так и было, и никому бы не было от этого худо! Наоборот, сироту призреть – дело доброе, богоугодное.

– Да, – Василиса говорила тихо, ей мешал стыд, – но в «Добром доме» нельзя выбирать. Кого дают – того бери. Дети там уже не маленькие. Их надо лечить, обучать, перевоспитывать: бродячая жизнь – нелегкая, ничему хорошему не учит. Это очень трудно. И потом, они ведь навсегда остаются для родителей чужими. А если у тебя есть деньги, ты можешь взять младенца, совсем крохотного, несмышленыша, воспитать его, как считаешь нужным, научить всему, чему хочешь. А главное, это может быть твой младенец, понимаешь? Вот и Финист точно знает, что ты носишь не просто какого-то ребенка, а его ребенка, его кровь, его продолжение, его бессмертие. Глядя на него, он будет узнавать себя.

– А я? А меня что же – просто выбросят?

Василиса свела брови, словно Аленин вопрос причинил ей сильную боль.

– Понимаешь, они считают, что женщины там, за кольцом, не способны задумываться, привязываться, любить, – сказала она, едва сдерживая слезы. – Они говорят: «Родит себе другого, об этом и думать забудет. Все равно у них дети мрут как мухи от болезней да от несчастных случаев. Они привычные». Вот так.

– Василиса, матушка! – Алена как стояла, так и рухнула вдруг на колени. – Спаси меня, милая! Христом Богом тебя молю, не оставь!

– Христом Богом, – улыбнулась Василиса и прижала руку к груди, где висел под платьем маленький оловянный крестик, а потом подняла Алену. – За этим и пришла. Пойдем, я отвезу тебя домой, в деревню.

Алена шагнула к двери. Руки ее все еще поддерживали живот, и ей показалось, что она убегает, унося с собой драгоценный сверток, припрятанный под одеждой. Однако через пару шагов она остановилась и задумалась, наклонив голову.

– Что? – спросила ее Василиса.

– Страшно, – ответила Алена, оборачиваясь. – А ну как Финист прилетит да ребенка моего заберет, а? Он же знает, где я живу. Чего ему стоит?

– Ну, – Василиса опешила, – давай я отвезу тебя в другое место. Хочешь, поехали с нами в Маслово?

– Так то же близко. А ну как найдет? Каково мне будет каждую минуту бояться? Смотреть на небо, вздрагивать, стоит тени пусть хоть от облака скользнуть по земле? С ума я сойду, Василиса. Или скрываться мне, как крысе в норе? Уехать далеко-далеко, где ни родни, ни души знакомой, да бояться нос высунуть из дома? Пойти на работы и каждую секунду тревожиться: как там мой ребеночек, под присмотром бабки чужой оставленный? Нет, Василиса, не смогу я так жить.

– Ну, тогда… – Василиса раздумывала, – тогда оставайся тут. Я попробую убедить Финиста…

– Нет! Не смогу я здесь, – Алена прижала к сердцу сжатую в кулак руку. – Мерзость тут изо всех углов. Иван небось рассказывал про сожженные деревни? Про змеев, про угнанных женщин? Как же жить среди этого? Как вы все среди этого живете? Человек, который людей за людей не считает, – он же хуже зверя.

– Я уйду, – ответила Василиса. – Я тут жить не буду. Многие уходят. Многим противно. Город пустеет…

– Ох, пусть бы совсем ничего от него не осталось!

Алена крикнула, да так сильно, что от крика потемнело в глазах. Она замерла, испугавшись раскатившегося меж домами отзвука, а Василиса задумалась и сказала:

– А ведь мы можем это сделать. Мы можем убить этот город.

– Лариса!

Андрей торопился домой. Он взбежал по лестнице, наплевав на лифт, в руках у него был огромный букет цветов. После разговора с Аленой ему вдруг стало легко и хорошо: появилась так необходимая прежде ясность, и заботы уплыли в прошлое, как уплывает в небо после праздника воздушный шарик.

Но в квартире царил сумрак. Света не было ни в прихожей, ни в комнатах – хотя Лариса терпеть не могла полутьму. Андрей опешил, остановился в дверях, почему-то так и не зажигая света, и только несколько минут спустя вдруг увидел ее, лежащую на диване.