Ликей - Яна Завацкая

— Бояться никогда не нужно, — сказала Джейн уверенно. И тут же подумала, что пять минут назад была точно такой же, как эта Рита… слабой, испуганной, ничего не знающей и не понимающей, подвластной любому повороту жизни. Но такой она может быть наедине с собой… ну еще с мамой или Беатрис. С кем-то старшим и опытным… А с не-ликеидом — как там говорила Беатрис — улыбку на лицо, флаг в руки и вперед.

— Чего, собственно, вы боитесь? — спросила Беатрис. Рита задумалась.

— Вы знаете… Лена — она такая… Она совсем ничего не понимает. Она очень любит Алексея, вы себе не представляете, как любит. Она уже давно его любит, но почти никому об этом не говорила… и вот тут — такое счастье. Но понимаете, он же был ликеидом… и вы — ликеида. Конечно, он может вас полюбить, оставить Лену… Но ведь так же нельзя… они помолвлены. Скоро свадьба. Это некрасиво… А для Лены это будет все… я знаю, она не сможет больше никого полюбить. Ее жизнь будет кончена. Конечно, если у вас это очень серьезно… не знаю. Но вы поймите… вы ликеида, у вас и так жизнь совсем другая. А у Лены ничего нет, кроме этой любви. Зачем вы отбираете у нее?

Джейн выслушала эту тираду, нахмурив брови. Она не испытывала ни стыда, ни раскаяния, ни неловкости… ребенок подошел к ней и высказал свою детскую обидку.

— А почему же Лена не позвонит мне сама? — спросила она. Рита помотала головой.

— Вы думаете, что она подговорила меня… она ничего не знает, и очень расстроится, если узнает. Мы с ней даже не говорим о том, что Алексей может ее оставить. И ей это даже в голову не приходит. Мы между собой… мы ведь все видим. И она рассказывает… она, понимаете, такая беззащитная, ее легко обмануть. Она сама вас приглашала, и знает о том, что Алексей с вами ездит, и ей это вовсе не кажется опасно… она полностью верит в Алексея. Полностью, понимаете? Поэтому это будет страшно, если он ее оставит… Я боюсь за нее, просто боюсь.

Джейн подумала немного.

— Видите ли, Рита… у меня нет намерения соблазнить Алексея. Я общаюсь с ним просто как с другом. Вы можете быть спокойны на этот счет. Но вообще-то, вы знаете… ведь Алексей — не вещь, он свободный человек, и он сам должен решать такие вопросы. Я понимаю, что вы беспокоитесь за судьбу сестры… Но есть еще и судьба Алексея, и он сам должен ее строить, без вашего и моего участия. Давайте предоставим решать ему самому, хорошо?

С ней вдруг произошло странное раздвоение. Она говорила эти слова, и в то же время слышала себя как бы со стороны… Свой уверенный, спокойный, жизнерадостный тон — и этот тон был ей невероятно противен. Именно тот тон, которым говорят психологи в консультациях… Тон учителя, человека, знающего, как жить, поучающего других… Но откуда она знает, как жить?

Ее не научили жить — по большому счету не научили. Да и можно ли этому научить? Все равно где-то в глубине души останется вот этот мокрый, плачущий комок — то самое, что болит, и страдает, и любит… и вот может быть только оно, это жалкое и крошечное — может быть только оно во всем человеческом существе и способно любить.

Но она — ликеида — закрыла этот беззащитный комок слоями брони — силы, ловкости, знания, уверенности, психотехники… Джейн вдруг пошатнулась, схватившись рукой за спинку кресла. В глазах Риты появилось беспокойство и участие.

— Что с вами?

— Ничего… что-то нехорошо стало, не обращайте внимания, — пробормотала Джейн.

— Вы вдруг так побледнели…

— Это я… ничего, ничего, Рита. Спасибо, что вы позвонили.

Джейн села на диван, безвольно опустив руки.

Это я впервые осознала, что у меня есть душа.

И осознание это оказалось совсем не таким, как я думала.

Ведь я думала, что душа — это что-то огромное, прекрасное, Божественное, способное объять всю Землю.

А душа, оказывается — это просто такой жалкий, маленький, очень болезненный комочек, съежившийся где-то там, в глубине… похожий на трехнедельного эмбриона.

Ее так легко убить…

— Вы извините, я вас, наверное, обидела, расстроила, — говорила Рита. Она сама теперь чуть не плакала. Джейн покачала головой. Она уже взяла себя в руки.

— Нет, нет, Рита, все нормально. Скажите, а вы с детства ходите в церковь?

— Да… наши родители верующие, и мы с детства приучены.

В дверь позвонили. Джейн протянула руку к пульту.

— К вам кто-то пришел?

— Да… Рита, вы не беспокойтесь. Все будет так, как должно быть.

— Да, вы правы… на все воля Божья, — ответила Рита. В гостиную ворвалась Беатрис — сильная, шумная, веселая, в лимонном кампо с вышитой зеленой ветвью. Джейн попрощалась с Ритой и выключила ВН.

— Пошли, лягушонок, — сказала Беатрис.

— Почему лягушонок? — спросила Джейн, надевая кроссовки.

— Меня бабушка так иногда называла… armes Froschlein. Бедный лягушонок.

Джейн улыбнулась — Беатрис с ее большим ртом, длинными конечностями и сейчас напоминала большую лягушку.

— Представляешь, — рассказывала Беатрис на ходу, — помнишь, я рассказывала, что заложила эксперимент — ну с рестриктазой… СК-4, чтобы усилить антимутационный механизм… Вчера эти телята родились. Я на ферму ездила… На мышах-то все хорошо получалось… А у телят знаешь как экспрессировалось? У большей части — вообще ничего, ноль. Хотя этот аллель доминирует стопроцентно, ген вообще менделирующий… А три теленка родились мертвыми, я посмотрела сегодня — оказывается, получился парадоксальный эффект, вообще рестрикция не работает. Уроды жуткие.

Девушки неторопливо бежали по парковой аллее.

— И почему это так? — спросила Джейн.

— А Гермес его знает… буду дальше смотреть. Все-таки разные виды — это разные виды… нельзя механически переносить. У меня Шурка работает, кандидат, знаешь, такой восторженный — ах, мы сначала коровам этот механизм встроим, а потом на людях… евгенист тоже. Тут даже с мышей на коров не переносится.

— Да… с людьми все сложнее, — сказала Джейн. Хорошо все-таки Беатрис… честный труженик науки. Как бы Джейн хотелось вот так спокойно заниматься генным конструированием, размышлять, экспериментировать… и даже какую-то досаду на себя чувствуешь — ведь тебя для науки готовили… а ты чем занимаешься? Все воюешь с какими-то несознательными личностями. Да еще вот и влюбилась…

Воспоминание об Алексее снова постепенно заполняло всю душу Джейн, становилось все острее, все тяжелее… Словно прочитав ее мысли, Беатрис спросила.

— Ну а у тебя как дела?

Они выбежали из сада, побежали по дорожке вдоль ручья — эта дорожка вела до самого Павловского Дворцового парка. Джейн уже привыкла заниматься здесь джоггингом.

— Да ничего, — вяло ответила она.

— Все страдаешь? — поинтересовалась Беатрис.

— Ага…

— Чокнутая.