Большая книга ужасов – 81 - Мария Некрасова

Чтобы не затечь совсем, я стала делать зарядку, насколько это возможно в моем положении. Одновременно я представляла, как этот дурной пуделек вылезает из окна, бежит по старой части прямо домой… Не бежит. Во-первых, это в кино умненький Бетховен видит цель, знает место, нигде не останавливается. В жизни этот кусок меха остановится у каждого кустика, каждого столбика, погонится за кошкой и пойдет вообще в другую сторону, не домой, не ко мне, а так, гулять. Меня утешало только то, что он домашний, его будут искать. Возможно, уже сейчас хозяйка вешает объявление с красивой фоточкой (два часа, потраченных на выбор фоточки, я не буду считать: надеюсь, она этим занималась, пока я приманивала пуделька), вешает такая, хлопает валерьянки, пересекается с парочкой подруг, и они расходятся искать собаку.

Сначала она обойдет ближайшие дворы (не знаю, где этот живет, но точно не здесь) – значит, первые два-три часа полностью без шансов. Потом заплачет и пойдет домой, потому что устала. Всю ночь будет ворочаться и жалеть: себя, собаку и детей в Африке, утром пойдет на работу или в школу и только к вечеру соберется на поиски опять. Объявление к тому времени прочтут и ей доложат, что собаку видели… Где? Точно не здесь – здесь никого нет, кроме нас с крысами. Вот туда они и пойдут, где ее в последний раз видели. Где будет в этот момент сама собака, неизвестно даже ей самой, так что гадать бессмысленно, на каком этапе он найдется, и найдется ли вообще. Я могу только надеяться на сознательность пуделька и поисковой группы: может быть, в поисках они и забредут сюда, в старый город, и наткнутся на меня. В любом случае ждать спасения сегодня бессмысленно.

Август

Я проснулась от теплого солнечного луча на физиономии и оглушительного треска над ухом. Большая приперла закрытый пластиковый контейнер с чьим-то недоеденным салатом и пыталась вскрыть его рядом с моей спящей физиономией, как бы намекая, что за помощь мне тоже причитается. Я вскрыла, не разлепив толком глаза, Большая тут же сцапала огрызок хлеба, перемазанного салатом, и смоталась в ноги. Спасибо за завтрак.

Салат уже подкисал, но выбирать не приходилось. Пока я ела, подумала, что контейнер полезная в хозяйстве штука, я его сохраню, только надо отмыть, а вода почти кончилась. В косметичке плескалось на донышке, я честно поделила эту воду между собой и крысами. Здравствуй, новый день.

Солнышко грело, земляной пол попахивал мочой, задохнусь я здесь. С голоду помереть не дадут крысы, от жажды – дожди. Остается либо замерзнуть, либо задохнуться собственным сероводородом. Читала однажды про монаха, который питался одной фасолью, а келью проветривать не любил. Некрасивая смерть, хотя смешная.

За минувшие сутки успел наступить август. Я точно знаю – у меня тут достаточно времени, чтобы считать дни. О спасении я запрещала себе думать, потому что если думать, возникает только один вопрос: что случилось? Уже все должны стоять на ушах, весь город должен искать меня, а тут тишина и покой. Породистые собаки шастают без присмотра. Пуделек этот… У меня была только одна догадка, короткая, как пистолет, и называлась так же.

…Хотя конкретно про пуделька, я думаю, он просто не смог дойти домой. До меня только сейчас дошло: там же эти, одичавшая стая. Сама же их прогнала. А на пути обратно они его и сожрали. Теперь я еще и убийца. Совесть не мучила ни минуты. Меня бы кто пожалел.

Маленькая вылезла из-за кроссовки и деловито подергала зубами мою штанину. Я оторвала еще кусок ткани от дыры на коленке и бросила ей. Маленькая его сцапала и убежала. Точно строит гнездо.

Я закашлялась, и горло ободрало как теркой. Начинаю простужаться. Это ожидаемо. Я мерзла несколько ночей – и вот результат. Интересно, можно перенести пневмонию лежа на земляном полу почти без еды и воды? Вот и проверим. Хотелось плакать, но слез не осталось.

Я взяла кусок бетона, написала с обеих сторон блеском для губ, чтобы далеко было видно: «Помогите, я внутри», и выкинула в окно. Стекло даже не задела – вот что значит тренировки. Все зря. Если бы рядом хоть кто-то прошел, я бы заметила и стала бы орать, и никаких камешков не понадобилось бы. Но должна же я хоть что-то делать!

Новый приступ кашля, от которого внутри все выворачивает наизнанку. Лишь бы не до рвоты, тут и так грязно. Горло ободрало, а воды нет. Скорее бы пошел дождь. Небо было до обидного ясным.

* * *

Большая приперла бумажный пакет из-под фастфуда. Она отдала его мне, почти не сопротивляясь, хотя легко могла порвать или прогрызть. В пакете оказался только недопитый стаканчик с колой да два ломтика картошки фри. Картошку я аккуратно разложила по крысиным мискам, а колу трогать не стала. От сахара еще больше хочется пить, мне пока нельзя. Бумажный пакет отобрала Маленькая для своего гнезда – ну и ладно, я пока не придумала, как можно его использовать. Вывешивать наружу плакаты точно бесполезно. Можно позже поднакопить таких пакетов и завернуться: говорят, бумага хорошо держит тепло. Но один-то пускай забирает. Все-таки они обо мне заботятся.

Все еще август

В лицо бил свет электрической лампы. Какой чудесный вид! Я готова была вскочить и плясать, но не могла.

– Как она? – спросил знакомый голос: мать!

Ура! Все хорошо, я не могу поверить: меня все-таки нашли!

– Обезвоживание, переохлаждение, отравление, истощение, но в целом прогноз благоприятный, – ответил другой голос, и я хотела завопить «Ура!», но только открыла рот в беззвучном шипении.

– Значит, она поправится?

– Прогноз благоприятный.

Перед глазами по-прежнему все плыло. Я видела только электрический свет наверху и слышала странный шум: наверное, приборы у них такие.

Мать наклонилась надо мной:

– Ты как?

– Холодно.

Меня трясло. Мать сунула мне в руку стакан с трубочкой и велела пить. Тысяча секунд прошло, прежде чем я сумела приподняться и начать пить. Но первые же глотки воды искупили все. Мне стало легче.

– Доктор сказал, ты выздоровеешь.

– Я уже.

Да, я соврала, мне было еще паршиво – холодно, болело горло, – но я была среди людей, и все это было ерундой, я уже не сомневалась, что выживу.

– Почему ты так долго не приходила?

– Вызвали на вторые сутки. А потом авария на шоссе, вызвали на подмогу вторую бригаду, третьи сутки прошли, четвертые…

– Тяжелая авария?

– Да нелегкая. Ты-то как?

Я хотела ей рассказать про эти жуткие дни с крысами, но из горла опять вырывался только хриплый свист. Мать протянула мне трубочку, я попила еще, но говорить уже расхотелось. Горло болело, и меня трясло.

– Холодно.

– Знаю. Так надо. Терпи.

Терпеть я не хотела. В ногах валялась тонюсенькая простыня, я завернулась в нее, но стало, кажется, хуже. Мать покачала головой:

– Отдыхай. Это сейчас самое важное.