Древнерусская игра. Двенадцатая дочь - Арсений Миронов

Я был прав. Феклуша дремала, томно разметав долговязое голое тело по постели из темно-розового шелка. В ажурном кованом штативе у изголовья оранжево тлели четыре лучинки. В их медовом мареве кожа спящей служанки казалась мягкой и светящейся, как топленое масло. Острые конические груди торчали в потолок. Сильные загорелые ноги жутко неприлично раскинуты в стороны… Даже ночью Феклуша не снимала своих кожаных сандалий на высоких каблуках.

Я поглядел на нее… сглотнул соленую слюну. Поморщился и, неловко ступая на цыпочках, подкрался к изголовью.

Красивая девчушка Дымящиеся черные кудри рассыпались по подушке — живут своей жизнью, шуршат и движутся, как змеи, медленно соскальзывая по шелковой наволочке, виток за витком… Под ресницами глубокая сиреневая тень. Кожа гладкая, как… как лепестки цветущего кактуса, с болью в голове припомнил я. Жарко в комнате — девочка совсем согрелась, капельки пота блестят в глубоких ключицах, под мышками и в паху. Лежит и тает, как светлый шоколад. Я негромко шмыгнул носом. Вот что мне сейчас нужно. Протянул руку…

…к пурпурно-лиловой косметичке, стоявшей на столике у штатива с лучиной. Запустил пальцы внутрь… ай! Порезался обо что-то… плевать. А это что такое? Какие-то монеты… Ага, нашел.

Вынул небольшую пудреницу. Не оборачиваясь на голую девицу, крадучись, вышел в коридор. Прикрыл дверцу, присел на пыльную тумбочку под косым земляным потолком. Раскрыл пудреницу. Набрал первичный пароль связи. Через минуту — персональный логин.

Шорох эфирной ночи. Лицо Стеньки. Перепуганные глаза, поспешная улыбка:

— Бисер, ты? Что стряслось, дружище?

— Мне нужен твой совет, Стень.

— Да-да, конечно… Я всегда готов помочь, и особенно…

— Метанку знаешь? — перебил я.

— Полуденицу? — взволнованный взгляд замигал. — Знаю… Тебе нужна информация?

— Да. Тут такое дело… Важно мне знать: она нормальная девочка или… ну ты понимаешь? Нормальная девушка или совсем законченная ведьма?

Заметался перепуганный Стенька на маленьком экране — бедный, маленький, взъерошенный: роется в каких-то пергаментах, трогает цветные кнопочки… Стенька умный, он все знает. Вот сейчас он ответит. И я сразу пойму очень многое.

— Сейчас-сейчас, Слав… Я наведу справки…

Если ведьма, значит, вполне могла с Данькой трахаться.

А что ей, бабе-яге? Не все ли равно с кем? Лишь бы медом накормили.

Но… не верю я почему-то. Она не развратная! На словах — это одно. А на деле вообще, может быть, девочка. С Рогволодом было? Не было. Со мной было? Было? Не было. Как ни крути, одни разговоры, что ведьма. Нет, не верю.

— Слав, ты слушаешь? Я нашел…

Я поднял спокойные глаза.

— Тут такие дела, Слав. Никакая она не дочь Катомы.

— А кто?

— Мужайся, Бисер. Самая натуральная нежить. Плены Кибалы двенадцатая дочь.

— Кто там? Кто? — злая бровастая харя выглянула из дверного окошка.

— Конь в манто! — рявкнул я, обдавая охранника перегаром. — Открывайте, идиоты! Региональный мерлин пришел, трепещите.

Позеленелые створки трехметровых ворот посадникова двора дрогнули и попятилась, образуя едва заметную щель… «Прочь с дороги!» — атакующе взвыл я; малютка-Гнедан угрожающе засвистел — мы ломанулись напролом сквозь прогнувшийся, задрожавший строй боярских холопов. Мигом влетели по ступеням на высоченное крыльцо, яростно и рьяно, как два паровоза, прогремели по бревенчатым мостам, вломились в парадные сени… Вдруг — квадратные комоды отделились от стены: братья-близнецы в кольчугах! Охранники! Этот кудрявый, а тот в шапке. Один с глупым лицом, другой, наоборот, лысый. Левый с топором, а правый — с секирой…

Как прыгнут наперерез, гады:

— Стоять! Не ведено пущать! Сдать оружие!

— Ты че — разбух, смерд?! — изнемогая от злобы, простонал я. Оскалил зубы, как Н.Михалков в известном фильме. — Ты меня не узнал, может быть?! А так?! (Стремительно побагровев, я быстро вставил пальцы рук в собственные ноздри, выкатил глаза и раздул щеки, одновременно оттопыривая мизинцами уши.) А так?!

— П… П-п! — опешил левый охранник; правый в испуге выкатил глазные яблоки: — Мстислав Лыкович?!

— Вот именно! С тобой, негодяй, разговаривает само Их Вельможное Сверкательство сэр Мстислав Благословенный, герцог фон Бисерофф! Мне нужна срочная тайная аудиенция у посадника Катомы! В смысле — покалякать надо со стариком.

— Ой. Ну так бы сразу сказали, — пискнул лысый шкаф. — Прошу входить, ваше сверкательство…

И двери — дубовые, резные, тяжкие двери боярского терема — отворились, впуская меня… впуская меня… гхм. В темную душную приемную — длинную, как вагон метро, и столь же забитую народом. Я поморщился: купчишки сидят, разложив на коленях рушнички с харчиком, тихонько жалуются друг другу на рэкет и зверства налоговой полиции. Потеет в высоких шапках мелкая аристократия, кашляют в бороды ветераны былых походов, клюют носами разряженные богатые вдовы, дожидаясь приема у посадника…

— Р-р-разрешите! — Я врезался в толпу: неловко толкнул купца, наступил на корзинку, уронил запищавшего ребенка, пихнул, дернул, дыхнул — и ловко-ловко так пошел по ногам, разгребая народ локтями. — Пардоне. Пардоне. Прошу пропустить. Мне надо. У меня назначено…

— У всех назначено! — негодующе вякнул некий уважаемый дедушка. — В череду садись! Молодой ишшо без очереди лазить!

— Спокойно, папаша! — огрызнулся я. — У нас с коллегой острые боли. У обоих. К тому же я — депутат финской войны. В смысле, ветеран. Второй группы.

— Ну и что теперь?! — взвилась какая-то бабенка. — Он, видите ли, воевал! А я — беременная!

— Беременная? Мы тут ни при чем! — быстро сказал я и почему-то покраснел. — Гнедан, ты ее помнишь? И я не помню. Не надо инсинуаций, гражданка. Не надо.

— А ну осади! — зычно кликнул кто-то из угла. — Почто без череды норовишь?! Отчего не желаешь с нами присесть-подождать?! Отвечай!

— Я тебе… кхм! потом отвечу, — скрипнул я, продавливая толпу. — Ты у меня присядешь надолго…

— Ох, чур меня! — вдруг захлебнулся ближайший старичок — Лыкович… Сам пришел!

Вытаращил глазенки — и едва не грохнулся оземь. Толпа вздрогнула, откатилась в ужасе — люди прижались к стенам.

— Тот самый! Великий чародей Лыкович! Который Кибалу на бой вызвал!

Тыц-тыц-тыц, ура! Приподняв волевой подбородок, я энергично профигачил по живому коридору, образовавшемуся в толпе. Клево, когда ты ветеран финской войны. Все тебя уважают! И только шепот, как волны, расходится за спиной:

— Ух ты! Ярый, злой, налетчивый…

— А талантище какой…

— А очи зыркают!