Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри

и кончая фирменным свадебным жарким «Чокси», – перечисляя, он брызгал на место будущего укола холодным эфирным спреем. Далее должны были следовать рыба, завернутая в листья и запеченная в зеленом чатни, сочные куриные ножки, зажаренные по-мугальски[194], и пулао из баранины[195].

– Ой! – вскрикнула Рошан. Но к тому времени, когда дело дошло до десерта, на который предполагалось подать фисташковый кульфи[196], доктор уже вынул иглу и тер место укола ватным шариком.

– Ну вот, – сказал он. – Это все. Теперь можешь посидеть на диване в приемной, пока я поговорю с твоим папой.

Когда дверь закрылась, Густад спросил:

– Это не простая диарея? Насколько все серьезно?

– Не диарея. Но волноваться не о чем. – Он начал выписывать рецепт. – Иногда, конечно, и диарея может доставлять большие неприятности. Посмотрите на Восточный Пакистан – это пациент с заболеванием простым, но очень трудно поддающимся лечению. И вот его состояние становится критическим, и уже требуется отделение интенсивной терапии. Но никому в мире до него нет дела. – Доктор Пеймастер был убежден, что к политике, экономике, религиозным проблемам, внутренним конфликтам – ко всему нужно подходить методически: выявить и осмыслить симптомы, поставить диагноз, назначить лечение и сделать прогноз. Но знал он и то, что так же, как существуют некоторые неизлечимые болезни человеческого тела, бывают смертельные заболевания и у стран, семей и теологических догм.

– Восточный Пакистан страдает диареей смерти, – продолжал он. – Смерть там изливается беспрепятственно, и вскоре пациент будет полностью обезвожен. – Гладкое скольжение его авторучки вдруг сменилось жестким царапанием, и из-под пера стали выходить наполовину не прописанные буквы. Он поднес ручку к лампе и сквозь прозрачный пластик корпуса посмотрел на стержень. – Опять пусто. – Открутив колпачок, он сжал резиновый баллончик и опустил ручку в пузырек с паркеровскими чернилами. – Восточный Пакистан атакован сильным вирусом, пришедшим из Западного Пакистана, слишком сильным для восточнопакистанской иммунной системы. А величайший врач мира ничего не делает. Того хуже, доктор Америка помогает вирусу. И что тут прописать? Партизанскую войну Мукти-Бахини? – Он покачал головой. – Это лекарство недостаточно действенно. Только полноценное внутривенное вливание индийской армии способно победить этот вирус.

Он закончил выписывать рецепт и вручил его провизору, сидевшему в маленькой кабинке в глубине кабинета. Густад по опыту знал, что доктору Пеймастеру достанет остроумия и выдержки, чтобы продолжать медицинские метафоры до бесконечности, поэтому перебил его:

– С Рошан все будет хорошо?

– Абсолютно. А если что не так, я ведь всегда тут, на своем месте. Думаю, это кишечная инфекция. Подержите ее несколько дней дома. Только вареный рис, суп, сухой тост и немного вареной баранины. И приведите ее снова на следующей неделе.

Провизор закончил приготовление лекарства по рецепту и протянул темно-зеленую бутылочку вместе со счетом. Густад взглянул на цифру и поднял брови.

– Налог на беженцев, – виновато объяснил провизор.

III

Спокойная манера поведения и ободряющая речь врача удерживали Густада от паники по поводу кишечной инфекции. Он повел Рошан к автобусной остановке мимо выстроившихся в ряд магазинов, мимо «Текстиля для дома», «Бхелпури-хауса»[197], «Мастера на все руки», «Молодежной мужской одежды». Паанвала Пирбхой хлопотал возле «Птичника». Женщины стояли в дверных проемах или смотрели из окон, облокотившись о подоконники и выставляя все что можно напоказ сквозь решетки. Изнутри дома неслась популярная музыка из кинофильма: «Mere sapno ki rani kab ayegi tu?» –  «О, королева моей мечты, когда же ты придешь?» – ее было слышно на всем пути до автобусной остановки.

Позднее, когда они уже подходили к Ходадад-билдингу, эффект благотворного присутствия доктора Пеймастера начал развеиваться. По мере приближения вечера под черной стеной увеличивалось количество луж мочи, и вонь становилась все сильней и сильней. Как только она ударила Густаду в ноздри, последние остатки внушенной доктором уверенности беспомощно потонули в этих мерзких лужах, не оставив ему ни малейшей крупицы оптимизма.

Он начал винить себя в болезни Рошан: лучше бы он никогда не слышал об этих энтеровиоформе и сульфагуанидине. Его хромота утратила обычную сдержанность, и к тому времени, когда они добрались до своей двери, его уже мотало из стороны в сторону.

– Что сказал доктор? – спросила Дильнаваз.

Густад многозначительно закрыл и открыл глаза – она поняла.

– Все хорошо, доктор Пеймастер собирается жениться на кукле Рошан.

– Да, – подхватила девочка. – А свадебный обед он закажет у «Чокси кейтеринг». – Густад дал ей первую дозу микстуры, и они отправили дочку в кровать, только тогда Густад тихо рассказал Дильнаваз, что сказал врач.

Несколько минут она сидела молча, но морщины собирались у нее на лице, предвещая грозу.

– Ну, теперь ты доволен? Хоть теперь-то ты согласишься, что я права? Твержу тебе это до хрипоты, до посинения, но для тебя же что я говорю, что собака брешет – все одно.

– Что за бред ты несешь?

– Никакой не бред! О чем я тебе все время твержу? О воде, конечно. Сколько раз я тебе повторяла: воду надо кипятить, воду надо кипятить, воду надо кипятить. Только до твоих мозгов это никак не доходит! – Она яростно впилась ногтями в голову.

– Ну давай! Вини меня! Это проще всего.

– Если не тебя, то кого? Твоего покойного дядюшку? Нет-нет, это ты всегда говоришь, что марганцовки достаточно, нет нужды кипятить. Вы, Ноблы, всегда считаете, что все знаете лучше всех.

– Правильно! Вини не только меня, но и моего отца, и деда, и прадеда. Неблагодарная женщина! Как ты думаешь, почему я говорю, что не надо кипятить? Ради тебя! У тебя и так по утрам столько дел, что некогда даже присесть выпить чаю, только и бегаешь из ванной в кухню и обратно!

Их голоса звучали все громче, хотя они, похоже, этого не замечали.

– Если у меня по утрам нет времени, то есть другой выход, – сказала она, – но ты ведь только сидишь и читаешь свою газету, пока у меня все внутренности надрываются от того, что приходится таскать неподъемные баки и ведра. И два твоих больших сына, как lubbhai-laivraas[198], никогда не помогут.

– Ошибочка. Это у тебя два сына. У меня – только один. И что у тебя с языком? Почему это я должен им все говорить, когда…

– Все?! И что такое это «все», что ты им говорил? Это я всегда ору и ругаюсь, пока их добрый папочка молча за этим наблюдает. Быстрей доедай, делай уроки, унеси посуду… Без отцовской строгости чего можно ждать от них, кроме непослушания?

– Давай! И за это вини меня. Это я виноват, что Сохраб не хочет учиться в ИТИ! Я виноват, что Дариуш впустую