Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого - Казимир Валишевский

Это благополучие длилось до 1757 года.

В это время кровопролитная война неожиданно поставила перед Елизаветой грозный вопрос, разрешение которого, подготовленное Петром Великим, до тех пор не являлось настоятельной необходимостью: куда девать раненых, тысячами возвращавшихся из Пруссии с полей сражения? Мы знаем, что происходило с ними на московских улицах. Война – самый грозный деспот, и самые благочестивые души должны подчас склоняться перед ее законами. Она тоже по-своему революционна. Итак, в 1757 г. новый указ разрушил шаткое здание, где церковь в течение тридцати лет укрывала свое вновь обретенное счастье. Управление монастырским имуществом сосредоточилось в руках Синода, но он должен был уступить часть своих полномочий гражданским чиновникам, отставным офицерам, удерживавшим из доходов часть, следуемую государству, и не поступавшую до сих пор в его распоряжение. Излишек непомерно накопившегося в монастырях богатства, наконец, нашел себе применение, издавна предназначенное ему. В следующем году в Казани был учрежден первый инвалидный дом, а в 1760 г. убежища эти размножились в Казанской, Воронежской и Нижегородской губерниях.

Посещение императрицей Елизаветой Петровной Новоиерусалимского монастыря. Гравюра. Середина XVIII века

Эти меры знаменовали собою совершенно определенное возвращение к программе Петра Великого, и развитие ее уж более не встречало препятствий на своем пути.

С точки зрения духовной, набожность Елизаветы и ее благоволение к духовенству точно так же склоняли ее к разрыву с руководящими идеями ее отца, и, не встречая здесь на своем пути преград, подобных вышеописанным, заставившим ее вернуться вспять, она могла быть в этой области последовательна до конца: не водворяя в России инквизиции, никогда, впрочем, и не существовавшей в ней, Елизавета создала совершенно новый режим воинствующего православия. Она развила и постепенно усилила все его формы, не исключая самых крайних проявлений религиозной пропаганды, не останавливавшейся ни перед какими средствами, и самой упорной и ожесточенной борьбы с ересью. Знаменитая книга Яворского «Камень веры», несколько раз изъятая из обращения, вследствие крайней ее нетерпимости, вновь вошла в силу, а Синод приобрел полную свободу в деле преследования и конфискации других произведений религиозной полемики, написанных в более либеральном духе, и в запрещении ввоза в Россию подобных изданий, размножавшихся за границей. Одновременно на границах государства обращение в православие мусульманских или языческих народностей, татар, чувашей, черемисов, самоедов, придерживавшихся в тех местностях различных культов, поощрялось и поддерживалось мерами административного порядка, как то: возвращением новообращенным уплаченных ими податей, причем необращенные платили за других, согласно системе, сохранившейся по сю пору в целях религиозной и политической пропаганды. Крепостной магометанин получал свободу, принимая православие, а мурза крещением приобретал право владеть крепостными. Переход в православие обусловливал собою даже приостановку уголовного преследования!

Темперамент епископа нижегородского Дмитрия Сеченова, стоявшего во главе этого дела, способствовал еще более яркому проявлению его отрицательных сторон. Он охотно заменял слова убеждения побоями и окропление святой водой принудительным погружением в нее.

Надо сказать к чести Сената, что он, не колеблясь, несколько раз осуждал эти насилия, но его вмешательство не пресекло зла. Одним калмыкам удалось их избежать, благодаря своей покорности. Оценив переход в православие в сумму от одного рубля до пяти рублей, сообразно с общественным положением новообращенных, правительству приходилось считаться лишь с бременем расходов.

Но, с другой стороны, внутри империи воинствующее православие встречало более упорное сопротивление. Кроме раскола, явившегося следствием Никоновской реформы, зарождалась масса новых сект, число и фанатизм которых составляют и в наши дни одно из самых выдающихся явлений религиозной жизни в отечестве Сеченова. В 1744 году княгине Дарье Федоровне Хованской вздумалось присутствовать на собрании одной из этих религиозных общин. Она едва не умерла от страха. Набожность в подобной среде принимает иногда самые неожиданные, чудовищные и ужасающие формы. В Богословской пустыне, в таинственном убежище в 60 верстах от Москвы, куда ее повлекло неосторожное любопытство, среди группы мужчин и женщин, распевавших священные песнопения, княгиня Хованская вдруг увидела какого-то купца, который встал на ноги и в сильном возбуждении начал кружиться, дрожа всем телом. Вместе с тем он возглашал: «Внимайте мне! Дух Святый говорит моими устами… Молитесь по ночам… Не прелюбодействуйте… Не ходите на крестины и свадьбы… Не пейте ни водки, ни пива». После довольно продолжительного времени, он остановился, попросил хлеба и воды и предложил пищу и питие собранию, предварительно благословив их крестным знамением. После чего все начали по его примеру кружиться с пением, прыгая и ударяя себя палками, даже ножами «для умерщвления плоти», как они утверждали.

Это были, по всей вероятности, хлысты или самобичеватели, еретики, принадлежащие к секте, последователи которой относят ее появление к царствованию Петра Великого, а основателем ее считают самого Господа Бога. Понятно, что с такими противниками Синод, поддерживаемый Елизаветой, считал себя вправе прибегать к помощи светской власти. Разве запрещение подобных проявлений не являлось законной полицейской мерой? В силу этого были организованы военные экспедиции для уничтожения убежищ этих безумцев, захвата проповедников и рассеяния братства. Но различие между сектантами этой категории и раскольниками, последователями вероисповедания, лишенного всякой эксцентричности и дикости в проявлениях, установить было нелегко. Об этом и не заботились. Начиная с 1745 года всех диссидентов подвели под одну категорию, подвергавшуюся все более и более яростному преследованию. В отношении раскольников сначала прибегали к фискальным мерам. Их принуждали платить двойные подати и сделали их предметом различного рода вымогательств. Все это шло на пользу казне, но и ей пришлось заподозрить искренность обращений, вызываемых ей же в ущерб, и она создала новую категорию невольных диссидентов. Тут наступила новая стадия борьбы. Теснимые, разоренные, эти несчастные, лишившиеся таким образом всякой возможности улучшить свое положение, покидали массами свои очаги, укрываясь в лесах, пустынных местах, у негостеприимных берегов Ледовитого океана, где они смешивались с последователями различных толков, доведенных до той же крайности. В обращении с ними различия не делалось. Их преследовали и травили, как хищных зверей, тогда, вызванная к жизни естественным отчаянием, снова возродилась и развилась в ужасающих размерах другая форма религиозного помешательства: самоубийство и чаще всего добровольное самосожжение, под впечатлением веры в приближение конца мира и в пришествие Антихриста, оно уже в семнадцатом веке погубило неисчислимые жертвы и постоянно стремилось возродиться над влиянием гонений. В воображении сектантов, гонители были предвестниками, или даже видимыми представителями Антихриста, и их зверства по отношению к служителям истинной церкви считались ими несомненным признаком мирового переворота. И при известии о приближении солдат раскольники запирались в своих домах или деревянных храмах, где они складывали воспламеняющиеся вещества и затем поджигали их. В окрестностях Каргополя насчитывали 240, а затем еще 400 человек, покончивших с собой таким образом, а в окрестностях Нижнего Новгорода число жертв дошло до 600, в Олонецком уезде, по некоторым сведениям, их было три тысячи. На берегах Умбы от 30 до 50 сектантов подожгли себя вместе со своим наставником Филиппом, который учил их не молиться за Царя и был основателем секты филипповцев. Политический характер этого учения повлек за собой усиление крутых мер. В результате явились сотни новых жертв.