Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

У Тони на голове дымились волосы. Шучу.

– Прежде всего, – сказала я, – Рита не идиотка.

Я помогла ему подняться и снова сесть на стул; вид у него был совершенно ошалелый, и он корчил жуткие рожи.

– Я знаю, что это больно. Эта штука для того и предназначена. Но ведь бывает такая дикая боль, о которой ты, Тони, думаю, даже представления не имеешь. А вот Рита, кретин ты несчастный, та самая Рита, которой ты в подметки не годишься и которую смеешь презирать, она знает, что такое боль. Она знает, что такое страдание. А ты? Что знаешь ты?

Я спокойно смотрела на него. Подумать только, а я-то скушала историю про настоящего герильеро, влюбленного в шлюху! В полушлюху-полубогиню. Поверила в эту сказку – парень подавляет свои чувства и отходит в сторону во имя идеи! Возвышает трах до политической позиции. Ах, бедняжка, как он, должно быть, страдал!

С тех пор как я начала возиться с делом этой девицы и слышала о ней каждый день, я начала просекать ситуацию, и образ нашего друга Тони в итоге сильно померк. Теперь он представлялся мне кем-то вроде сутенера, который нашел себе оправдание. Он и злым-то не был, просто гаденыш, мелкий нагловатый жулик. Вот как я себе это представляю: в них обоих, в нем и в Дженнифер Бреннен, хватало и хорошего и дурного. В тот вечер я рассматривала дурную сторону.

– Так вот, возвращаясь к Рите… У меня создалось впечатление, что вы над ней изрядно издевались, а также здорово ею попользовались. Но если бы ты, Тони, узнал ее по-настоящему… Знаешь, я довольно трудно схожусь с людьми, мне нелегко заводить друзей. Но Рита – замечательный человек! Она такая великодушная, такая привлекательная, поверь мне.

Ему еще было немного больно, я это видела. Однако если бы можно было убить взглядом, меня бы уже не было на свете и я бы вам всего этого не рассказывала.

– Так ты мне ничего не хочешь сказать?

– Убирайтесь! Катитесь отсюда!

– Знаешь, я склоняюсь к мысли, что Дженнифер убили с целью наживы. Я не верю, что здесь замешан Пол Бреннен.

– Черт возьми! Уж не думаете ли вы, что это я ее убил?

– Не кричи, пожалуйста. Я устала. Нет, я не думаю, что это ты. Но все же ты, наверно, сам чувствуешь, что влез в дерьмо.

– Ах вот как! И почему же это я влез в дерьмо?

– Почему? Послушай, приятель, а разве человеку есть чем гордиться, если он оставил свою невесту в лапах невесть кого? Разве человек, найдя ее задушенной, уже окоченевшей на ковре, не должен чувствовать себя хотя бы отчасти виновным в ее смерти, потому что он оставил ее одну, а сам пошел прошвырнуться? Я думаю, что да, Тони, должен. Если только ты не хуже, чем я думала.

– Меня там не было! У меня есть алиби.

– Я знаю, что у тебя есть алиби. Я тебя прямо и не обвиняю. Вообще-то я полагаю, что эта девушка была немного того, и масса людей этим пользовалась. Ты – первый!

– Вы до этого сами додумались? Почему я должен все это выслушивать?

– Тони, ты был осужден два года назад, за ограбление. Не помню точно, кого ты там ограбил. Международный банк? Фармацевтическую фирму? Нет, не помню, да это и не важно. Так вот, я тебе признаюсь, что не вижу в том ничего особо дурного. Честно тебе говорю. Я довольно восторженная особа.

Он ухмыльнулся. Полиция вновь поднялась в его глазах. Для меня не существовало никакой морали. У меня не осталось иллюзий. Все шло к худшему, а вовсе не к лучшему.

– Но вот что, Тони: твой треп по поводу этой девушки, роль, которую ты пытаешься играть, – это такая мерзость! Я давно хотела тебе это сказать. Потому и заехала. Ты создал образ парня, остающегося над схваткой и готового на все ради этой девушки… Все это – поганое вранье! Подделку впариваешь! Нет, я серьезно!

Я заглянула ему в глаза, очень глубоко. Иногда на меня находило. Бывали у меня такие периоды, и, я бы сказала, довольно регулярно, когда я не могла относиться к жизни с воодушевлением. Потому что начинала видеть в людях только дурное. Я испытывала чувство глубокого разочарования в себе подобных, в подавляющем большинстве. От этого мне бывало дико плохо. Их мелочность, скупость, дурной запах изо рта, трусость… На этом я остановлюсь, а то меня вырвет, остановлюсь, потому что это напоминает мне о том времени, когда у меня была депрессия и я словно блуждала в потемках. Ох-ох-ох! Стоит мне только об этом подумать, как меня начинает бить дрожь. Но как избежать разочарования, как безболезненно миновать это, когда ты постоянно сталкиваешься с людьми, – только солнце выплывет из-за горизонта, они уже тут, у твоих дверей, достают тебя своими ужимками, изводят своей низостью? Как солнечным лучам добраться до тебя в таких условиях?

– Ты понимаешь, Тони, что я говорю? Ты понимаешь, почему я здесь?

– Знаете что? Вы просто чокнутая!

– Ах, вот, значит, что ты обо мне думаешь.

Что я чокнутая. Да что ты себе воображаешь? Ты думаешь, мне приятно иметь дело с такими, как ты? Думаешь, меня не напрягает с утра до вечера выслушивать ваши бредни? Ну, так вот, ты очень ошибаешься. Еще как напрягает, достало хуже некуда, понял? Я часами отмываюсь под душем от вашей грязи. Я просто подыхаю. И однако же, я делаю над собой усилия. Гораздо больше, чем ты можешь представить.

Я и правда устала, ничего делать не хотелось… Я отвернулась, взглянула в окно, где в ночном небе сияла огоньками реклама знаменитых лавочек, где продают картошку фри, мороженое мясо, мягкие булочки и газированные напитки.

– Слушай, а у них это все как, съедобное?

Вместо того чтобы ответить, он спросил, долго ли я еще буду его изводить. Я страшно разозлилась на себя, что осмелилась думать о гамбургере. Дала слабину. Нет, я была недостойна того, чтобы Рита надрывалась ради моего спасения, а ведь мой вес всю неделю составлял 89,2 кило, хотя я понятия не имела с чего. Гамбургер с картошкой фри? Мэри-Джо, ты спятила? Что, еще и двойной?!

Я взглянула на часы, потом посмотрела на Тони. Его глаза извергали на меня потоки раскаленной лавы. Меня это не смутило. Я встала без единого слова и машинально дала по нему еще один разряд… Свииии!

Выходя, я слышала грохот кинескопов, которые посыпались с этажерки, когда Тони полетел на пол. Я сказала себе, что могла бы избавить его от повторного испытания. Похоже, я стала бесчувственной.

Я взялась за перила, поднялась на три ступеньки да так и остолбенела.

Меня внезапно осенило. Имя и лицо всплыли одновременно, это было как вспышка молнии, как будто мне дали по башке!

Рамон! Мгновенное озарение!

Никаких сомнений. Конечно же это его я заметила совсем недавно, когда он улепетывал, избив другого придурка около факультета. И теперь я довольно точно представляла себе тех, кто смывался вместе с ним. Рамон, вот же твою мать! У меня аж ноги затряслись.

На лестничной клетке было странно тихо и пустынно. У меня возникло ощущение, будто я впервые вижу узор на коврике: лабиринт из переплетенных фигур. Мне показалось, что где-то вдали звонят колокола. Потом я в недоумении стала дальше подниматься по лестнице, отрывая от ступеней свои восемьдесят девять кило с гаком.