Леди Триллиума - Андрэ Нортон

— Нет! — в испуге ответила девушка.

«Во имя Цветка, — пришло ей вдруг на ум, — ведь Харамис утратила чувство земли! Но совершенно точно, что у меня его нет, да и у Файолона тоже — по отношению к Рувенде. Так к кому же оно теперь перешло? Или в данный момент его вообще нет ни у кого?»

Ситуация выглядела более чем печальной. Майкайла сосредоточилась, стараясь почувствовать, что же творится со страной. В ответ она получила лишь слабые отголоски происходящего. Страна по-прежнему нездорова, а Майкайла ничего не может с этим поделать.

— Я только полюбопытствовала, вот и все, — пояснила она. — Вы как-то об этом упоминали.

— Ну а это пока что тебя не касается. — Харамис бросила на собеседницу высокомерный взгляд. — Отправляйся в библиотеку и продолжай заниматься.

— Иду, госпожа. — Майкайла сделала реверанс и вышла.

Она давно уже прочитала все до единой книги в библиотеке Харамис, но понимала, что если поступит сейчас вопреки приказанию, слуги об этом сообщат, а потому пошла в библиотеку и провела остаток дня за размышлениями, уставившись отсутствующим взглядом в раскрытую книгу. Размышления эти вряд ли можно было бы назвать радостными.

— Узун, во имя Владык Воздуха, прекрати мне твердить, чтобы я не расстраивала госпожу Харамис!

Майкайла не без раздражения смотрела на арфу. Она пришла к Узуну за сочувствием после очередного препирательства с Харамис, но поддержки на сей раз не находила. Волшебница возобновила уроки, но все обучение Майкайлы сводилось к тому, что девушка сидела у ее постели на протяжении долгих часов, а Харамис вновь и вновь пересказывала одни и те же истории. И все это время Майкайла проводила в тяжелой и, видимо, в конце концов обреченной на неудачу борьбе с самой собой, дабы не впасть в истерику и не закричать во весь голос от досады.

— Понять не могу, как тебя самого все это не раздражает в ней, — набросилась она на Узуна. — Посмотри только, что она с тобой сделала! Сперва обращает тебя в арфу, потом, когда мы с таким трудом добываем для тебя новое тело — ты даже не знаешь, каких обещаний мне пришлось надавать ради этого, — вдруг запрещает переселить в это тело твой дух. А в довершение всего велит перетащить тебя в собственную комнату, где по ее прихоти стоит такая жара, от которой арфа повреждается настолько, что, может быть, ее вообще уже не починить. И это после того, как Файолон предупредил обо всем! Да на твоем месте я просто лопнула бы от злости!

Узун вздохнул:

— Мне нет нужды сердиться на нее, Майкайла: ты уже разозлилась настолько, что этих чувств хватит на двоих. Не забывай, что она была больна. Она вовсе не хотела причинить мне вред, так же как не желает вредить и тебе.

— Твои доводы были бы куда убедительнее, если бы она уделяла нам чуть-чуть больше внимания до того, как заболела. Она ведь и здоровая считалась с окружающими ничуть не больше, чем теперь.

— Я лишь прошу тебя: не заводись и не набрасывайся на нее. Все это ранит ее чувства и замедляет процесс выздоровления.

— Чего ради стану я заботиться о ее чувствах? Она-то о моих нисколько не заботится! До моих чувств вообще никому нет дела; я всего лишь пешка. Конечно! Зачем усложнять себе жизнь? Выбери просто какого-нибудь более или менее подходящего кандидата и лепи его по нужному тебе образу и подобию. Какое имеет значение, что пробки обычно круглые? Если ты предпочитаешь бутылки с квадратными горлышками, просто-напросто не долго думая обрежь у пробки края. Что там пробка при этом чувствует не имеет никакого значения. Точно так же и с будущей Великой Волшебницей: делай свое дело и не обращай внимания на ее желания, чувства, не обращай внимания на то, какой вред ей наносишь, и позабудь о том, кем она хотела стать до того, как ты вмешалась в ее жизнь. Харамис все это безразлично. Да и кому вообще здесь до меня дело? Если тут хоть кто-нибудь и беспокоится о чем-то, так это о Харамис да о том, что госпоже угодно! — Майкайла сделала паузу, дабы утереть нос. — И что бы там ни произошло с Харамис, все как один, не сговариваясь, обвиняют в этом меня! Если у госпожи болит голова — значит, это моя вина. Если она впадает в дурное настроение или же забывает съесть полдник — то это, конечно, тоже из-за меня. Если она вдруг свалится с лестницы в тот момент, когда я буду на другом конце башни, то никому даже не придет в голову, что я могу быть в этом не виновата! Она говорит, что меня обучает, что старается сделать из меня настоящую Великую Волшебницу. Однако ты уж мне поверь: и тот день, когда она поймет, что я по всем статьям превзошла ее, наша Белая Дама от злости и досады выпрыгнет из башни, пробив крышу собственной головой!

— Тебе должно быть в высшей степени стыдно за то, что ты позволяешь себе говорить о госпоже Харамис в таком тоне, — сухо произнес Узун.

— С какой это стати стыдно должно быть мне? Я никогда не мечтала здесь поселиться. Я тут стараюсь вовсю, а в ответ слышу одни упреки. Все меня ненавидят, все меня обвиняют в каждом пустяке — всякий раз, когда что-то идет не так. Мне уже и жить-то не хочется! — Она залилась слезами, но все еще продолжала говорить сквозь всхлипывания: — А стоит только мне самой загрустить, все лишь пожимают плечами и заявляют: ты только ни в коем случае не расстраивай Харамис. Раз уж госпоже Харамис так вредно расстраиваться, ей, пожалуй, стоило бы выбрать в качестве преемницы кого-нибудь другого! Мне известно, что она в каком-то смысле моя родственница, и предполагается, что я должна ее любить; мне известно, что она моя повелительница, и я должна ее слушаться…— Голос ее прерывался от рыданий. — Но ведь я нисколько не испытываю к ней симпатии… я ее совсем не люблю… и себя тоже не люблю… и жизнь такую совсем не люблю. Уж лучше поселиться среди скритеков — Она внезапно встала и направилась к двери. — Пойду прогуляюсь.

— Не вздумай! — запротестовал Узун. — Это же опасно. Куда ты пойдешь в такое время? Скоро стемнеет.

— Я отправлюсь туда, куда захочу, — бросила Майкайла, — а вернусь тогда, когда мне заблагорассудится. Очень даже может быть, что не раньше, чем Три Луны дружно взойдут на западе!

«Да, теперь и вправду трудно сказать, когда я вернусь и вернусь ли вообще, — мрачно подумала Майкайла несколько часов спустя. Она успела промерзнуть до костей и окончательно заблудиться в наступившей тьме. — Я ведь могу здесь и погибнуть. Выскочить вот так из башни — без теплой одежды, без фонаря, без пищи, на пороге ночи — это, пожалуй, вряд ли самое разумное из моих решений. Кажется, следовало бы поумерить пыл и держать себя в руках».

Она продолжала методично пробираться вперед, не имея понятия о том, куда движется, но зная, что если остановится, то мгновенно замерзнет. «А теперь, когда смерть действительно стала весьма вероятным исходом путешествия, я уже вовсе не уверена, что умереть было бы лучше… И все-таки я еще меньше уверена, что мне следует вернуться в башню и стать примерной маленькой девочкой, благодарной воспитанницей Харамис. Хорошо бы найти какое-нибудь другое местечко, где можно было бы укрыться, — продолжала размышлять Майкайла, — а для этого, кстати, неплохо бы знать, куда же именно я шагаю».