Песнь призрачного леса - Эрика Уотерс

– Каким же образом? – Любопытство пересиливает волнение, и я откладываю этот вопрос на потом. Вспомню.

– Исповеди от меня ждешь, что ли? – криво усмехается привидение. – Лады. Я солгал тогда в больнице. Мы с твоей мамой сошлись еще при жизни твоего папы.

– Что?!

Следовало догадаться. Не быть легковерной. Но, видать, очень уж мне хотелось верить. Мама и Джим оба врали. А Джесс чувствовал и говорил правду. Горестно качаю головой.

– Ума не приложу, что мама в тебе нашла.

– Не что, а кого. Того, кто обращал больше внимания на нее, чем на распроклятую скрипку, которая сейчас у тебя в руках. – Он на секунду поворачивается к Седару. – Кстати, парень, если всерьез собираешься закрутить с этой особой, заруби на носу: она – вылитый папаша, от ушей до хвоста. Точная копия. – Джим горько усмехается. – А теперь кончай пиликать, иди домой и дай мне спокойно наслаждаться загробной жизнью.

– И не подумаю, пока не выложишь правды. – Я стискиваю зубы. – Мне нужно знать, кто тебя убил. И все тут.

Руки уже немеют, скрипка начинает фальшивить и визжать. Пот стекает по вискам. Не знаю, сколько еще выдержу. Но Седар легонько касается бедром моего колена, и от этого прикосновения рождается чувство… здоровой, как бы более прочной принадлежности к миру живых.

Джим потихоньку оседает, опускается на корточки, теперь он со мной буквально нос к носу, сверлит меня горящими глазами.

– Я умер, и виноват в моей смерти твой Джесс. Тебе ничего с этим не поделать. Понятия не имею, откуда у тебя взялась волшебная скрипка, но во имя всего святого – лучше тебе засунуть ее обратно, откуда взяла, и оставить души усопших в покое!

– Как тебе не стыдно поступать так с семьей своего лучшего друга, бросать нас в неведении?! – И сразу же новый страшный вопрос заползает мне в голову облаком черного тумана. Не успев даже обдумать его, выпаливаю: – Или ты желал ему гибели? Чтобы заполучить маму?

Джим, похоже, удивлен таким оборотом беседы не меньше меня самой, но я не свожу с него свирепого взгляда и ощущаю, как из меня изливаются волны ярости, на какую я даже не представляла, что способна.

Впервые с момента появления дух, кажется, теряет равновесие.

– Я? Желал ему гибели? – Он резким движением выпрямляется и надвигается прямо на нас, на ходу темнея и становясь ростом гораздо выше, чем при жизни. – Ах так? Хочешь узнать, как умер Уильям, – пойди спроси у своего братца. Брось свою чертову пищалку и проваливай, отпусти меня! – рычит он и тянется к инструменту.

Наперерез ему бросается Седар и выбивает из моей руки смычок. Звуки «Оми Уайз» с треском обрываются, и окно связи с потусторонним миром начинает закрываться. Призрак резко откатывается назад, но мой спутник, стоя на коленях, продолжает загораживать меня от него своим телом.

Вот Джим в бессильном гневе уже глядит на меня с другой стороны бездны. А вот – его уже нет совсем, лишь лунный свет по-прежнему льется в окно.

– Зачем ты это сделал? – визжу я.

– Он угрожал тебе, хотел схватить, я подумал… Да ничего я не подумал, просто среагировал. Прошу тебя, давай убираться отсюда. – От страха глаза у Седара – размером с блюдца.

Кряхтя, поднимаюсь на ноги, но вдруг чья-то холодная, сильная рука хватает меня за запястье и голос, знакомый до жути, хрипит в ухо:

– Подбери скрипку. Сыграй мне.

Не двигаюсь с места. Тогда захват становится сильнее, и каждый невидимый палец оставляет на коже по небольшому синяку.

– Давай же.

Я поднимаю голову и вижу сгусток тьмы в форме человеческой фигуры – смрадной тьмы без лица. Из трещины, образовавшейся, когда мелодия внезапно умолкла, выползло оно. Чудовище междумирья. Наверное, это его ярость сочилась только что из меня, это он нашептал мне вопрос о радости Джима от папиной смерти. Теперь он выбрался из моей головы на свободу.

Я разеваю рот в крике, но беззвучном.

– Шейди! – взывает Седар, пятясь к двери. – Шейди, пойдем! Давай же, пока не поздно!

Но я не могу. Я уже знаю, что сейчас случится. Понимаю с ужасающей ясностью, какая обычно приходит только во сне. В кошмаре.

Не думала, что он проберется за мною сюда, в царство бодрствующих. Черный Человек, ужас моих ночей.

Это он приходил ко мне в больнице, после того как Джесс избил Кеннета. Это он пытался забить мне глотку клубами своей темноты. И именно в эту его темноту я погрузилась, когда вызвала дух Сариной матери.

Но на сей раз дело с ним обстоит принципиально иначе. Каким-то непостижимым, чудесным образом папина скрипка облекла монстра в плотную оболочку и четкую форму, наделила большей силой. Теперь он не парализует, не обездвиживает, а в прямом смысле овладевает мною, проникает в мое тело, заставляет тело действовать против воли, игнорировать мои приказы: двигаться, бежать, сражаться, сопротивляться… Все напрасно: мозг командует, организм саботирует команды.

Горло сжимается, его сводит. Поднимаю скрипку. Увеличит ли музыка власть Черного Человека надо мною? Должно быть. Иначе зачем ему заставлять меня играть? Надо остановить его, надо вернуть себе контроль над руками, ногами и инструментом. Но как отчаянно я ни стараюсь вырваться из магических тисков – не получается. Мне снова двенадцать лет, и страшный фантом душит, сжимает детскую шейку в ночи, и собственное естество мне изменяет. Только теперь уже не во сне!

Сумей я закричать, завопить – уверена, он тут же исчез бы, растворился во мраке, из которого соткался. Но собственный мой голос перекрыт, остался лишь тот, что извлекается из скрипки, да и тот остался не у меня, а у него, теперь это его орудие, а не мое. Слезы рождаются в уголках глаз и жгут их огнем. Они – единственный внешний признак сопротивления, борьбы Шейди с Черным Человеком.

Седар все еще маячит позади и даже тянет меня за локоть, но в то же время кажется, что откуда-то очень издалека, словно из другого дома или даже квартала. Орет прямо в ухо, а я не слышу. Мы со скрипкой остаемся одни против бездны. А я не готова. Папа прав – совсем не готова.

– Играй, – повторяет Существо из сумрака, – играй.

И какими-то деревянными, совершенно чужими руками я подбираю ноты «Двух сестер» – мелодии, с которой все началось. Которая заварила всю эту кашу. Которая тянула меня за собой в рощу и леса, а потом навела на волшебную скрипку. Грусть, тоска, печаль и боль так и сочатся по струнам.

Раньше я думала: ничего нет хуже, чем лежать на спине в кровати одной, беспомощной против сонма отвратительных теней, парящих над твоей головой. Теперь вижу – есть: слышать, как папина чистая музыка верно служит бесчувственному чудищу, как его скрипка становится орудием зла.

Ноздри раздуваются, челюсти сжаты, я неотрывно, с ненавистью гляжу на Черного Человека, но он лишь смеется мне в лицо. А потом змеем обвивается вокруг меня, и мир окончательно меркнет. Страх и ужас заполняют собой каждую клетку мозга, все их оттенки, когда-либо испытанные мною, теснятся рядами и воздвигаются столбами в моей душе, дыхание прерывается, пот льется градом, хотя при этом я мерзну. И не могу опустить смычок. Теперь из скрипки изливаются звуки уже другой песни, не менее прекрасной и завораживающей – «Анны Ли»[72].