Я, Лучано Паваротти, или Восхождение к славе - Лучано Паваротти

Хотя подобное занятие для меня оказалось внове, желание создавать картины жило во мне уже давно. Насколько себя помню, я всегда мечтал стать великим художником. Один мой друг объясняет мое хобби эфемерностью вокального искусства: ведь лучшие образцы певческого творения обычно тают в колосниках.

Не думаю, что он во всем прав. В наши дни существует запись звука, которая гарантирует некоторую сохранность голосов. И, тем не менее, значительная доля правды в его суждении есть: в живописи меня особенно привлекает именно возможность создать нечто совершенно оригинальное, чего прежде не существовало на свете, а оперный спектакль — это результат коллективной работы — от композитора до осветителя и рабочего сцены.

Когда мы поем «Риголетто», то всего-навсего воспроизводим и интерпретируем творение Верди. Я постоянно тружусь над воплощением на сцене жизни других людей, а теперь с удовольствием создаю что-то свое собственное. Вот это и есть, на мой взгляд, настоящее творчество: извлекать нечто из ничего. Нечто совершенно невиданное и, повторяю, исключительно свое.

Все смеются над моим увлечением живописью — моя семья, мои друзья, но это нисколько не задевает меня. Я тружусь над своими картинами, где бы ни находился — дома или в гостинице. Это занятие уводит меня в совершенно иной мир.

Когда заканчиваю картину, которая мне нравится, то чувствую себя очень, просто очень счастливым человеком, даже если подозреваю, что мое творение не представляет никакой художественной ценности. Я не претендую на звание классного художника, но все же, какие-то успехи делаю, поэтому не могу обещать, что всегда буду оставаться столь же скромным.

Если бы я сделался великим художником, то мог бы даже перестать петь. Но только если бы действительно стал великим…, а такого никогда не произойдет.

Я по-прежнему обожаю спорт, но теперь занимаюсь только теннисом. Всегда, в любое время года можно найти корт и партнеров даже в новом городе, где еще мало знакомых. Играю часто и после партии в теннис чувствую себя физически лучше. Я достаточно крепок, но предпочитаю мериться силами с партнерами опытнее меня.

К несчастью, подобное предпочтение входит в противоречие с другой чертой моего характера: терпеть не могу проигрывать. И желание взять реванш — сильнее. Могу сыграть с первоклассным мастером хорошую партию, но не питаю никаких иллюзий, не думаю, будто я какой-то феномен. Просто люблю быстрый, хороший теннис. Предпочитаю двойные сеты, потому что тогда можно пошутить и посмеяться.

Говоря пошутить и посмеяться, я имею в виду перерыв, когда мы меняемся полями. Но если мяч в движении, я так же серьезен, как и на сцене во время пения. Естественно, я нахожу большое сходство между этими двумя занятиями. Оба требуют полнейшей собранности — сосредоточенности на всем, что происходит на корте: что делаешь в данный момент или должен был бы сделать… Ни на сцене, ни на корте невозможно что-нибудь сделать хорошо, если отвлечешься хотя бы на секунду. Начни я думать о напитке, который предпочту после окончания партии, или как публика воспринимает мое выступление в роли, все тут же пойдет кувырком.

Вот почему я чрезвычайно серьезен, когда играю, но между сетами люблю пошутить и беззлобно посмеяться над своими противниками. В конце концов, я ведь должен отыграться хоть в чем-то, чтобы вознаградить себя за их превосходство в теннисе.

Недавно у меня появилась новая страсть — верховая езда. Еще с той поры, когда в войну нам пришлось покинуть Модену и перебраться в деревенский дом возле Карпи, я навсегда полюбил животных, но лошади заняли в моей жизни совершенно особое место.

Поскольку мой новый дом в Модене расположен на обширном земельном участке, я подумал, что было бы, наверное, неплохо завести несколько верховых лошадей. Поэтому в 1979 году, находясь в Дублине, я попросил показать самого крепкого в Ирландии скакуна. Меня повели посмотреть один экземпляр лет четырнадцати по кличке Шогран, который считался лучшим конем для охоты. Он оказался вдобавок невероятных размеров, отчего я, видимо, сразу же проникся к нему симпатией.

Я подумал, что при таких габаритах он выдержит мой вес. Действительно, я не ошибся. У него оказался вдобавок и очень покладистый характер, его хорошо выдрессировали, и я решил купить его вместе с другим рысаком, которого приметил там же, — кастрат по кличке Герби, великолепный скакун. Я уверял себя, что верховая езда наверняка доставит удовольствие всей семье, но особенно дочерям.

Оставалась лишь одна небольшая сложность: девочки никогда не ездили верхом. Я узнал, что возле Дублина есть знаменитая школа верховой езды «Iris Kellett Riding School» (в оригинале IRIS), и решил отправить туда дочерей на несколько недель. Поначалу они совсем не обрадовались, интерес к новым местам и новым занятиям не свойствен итальянским девочкам, особенно если они выросли в провинции. Но, в конце концов, я убедил их, и теперь они благодарят меня.

Отчего некоторые люди не хотят понять, что в полной мере радоваться жизни можно, только все время пробуя что-то новое? По-моему: существует самая прямая связь между осторожностью и скукой.

Теперь мои дочери любят верховую езду и обожают лошадей. Они говорили мне, что без труда встают в семь утра, чтобы убрать в стойлах Шогран и Герби.

Ну, а я тоже все чаще прогуливаюсь верхом. Мне нравится это занятие, и, думаю, оно полезно для здоровья. В 1980 году во время гастролей в Метрополитен я проехал верхом сначала в Даллас, а потом и в Бостон. Если какая-то лошадь способна выдержать меня, никогда не отказываюсь от верховой прогулки. (Кто-то спросил меня, помню ли я кличку той лошади, на которую сел в Бостоне. «Нет, — ответил я, — но уверен, она наверняка запомнила, как зовут меня».)

Одна из причин, почему люблю почаще возвращаться в Нью-Йорк, та, что я могу там кататься верхом в Центральном парке и брать уроки верховой езды. Хочу умело обходиться с Шогран и Герби, эмигрировавшими из Ирландии, чтобы присоединиться к семье Паваротти в Модене.

В Лондоне со мной случилось настоящее приключение. Друзья повезли меня посмотреть один любопытный экземпляр по кличке сэр Гарольд в конюшнях, находящихся за больницей Святого Георгия. Гарольд оказался самым высоким в Англии конем: восемнадцать с половиной пядей. Настоящий гигант. Мне предложили сесть на него, и я был счастлив. Сэр Гарольд, полагаю, несколько меньше… Он косился на меня краем глаза, словно я всего-навсего назойливая муха на его крупе. А потом, едва мы въехали в Гайд-парк, пошел галопом. И тут — очевидно плохо затянули подпруги — я вдруг почувствовал, что седло начинает сползать. Каким-то чудом я все-таки удержался в нем и принудил коня перейти на легкую рысцу (к тому же носиться галопом в городском парке строго запрещено), но уверен, зрелище было великолепное. Если бы кто-нибудь узнал меня, наверняка решил бы, что снимается рекламный ролик для моей записи «Вильгельма Телля».

Новый дом, который я приобрел на окраине Модены, доставляет мне много радости. Это просторное имение, когда-то настоящее поместье. Тут размещаются вилла, конюшни, а также причудливая пристройка для празднеств, стены которой украшены фресками с изображениями придворных.