Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разве ж так его душу погубишь?
Версия чистого садизма, издевательства ради издевательства, выглядела совсем уж притянутой за уши. Овчинка не стоила выделки. И душой не завладели, и с треском вылетели в зазеркалье. Вожак не идиот, он бы по-дурному размениваться не стал.
В душевном раздрае Ямщик сунулся к ноутбуку, но и здесь его ждал полный облом. Гугль завис мёртво, ни на курсор, ни на клавиши не реагировал. Ямщик едва не врезал кулаком по строптивому устройству — и ощутил давящий позыв в низу живота. Перенапрягся ты, Борис Анатольевич. Перевозбудился, хороший наш. Если срочно не стравишь лишнее давление, может конфуз выйти. Туалет в цокольном этаже был на ремонте, причем в самой безобразной стадии: старое раскурочили, ставить новое и не начинали.
Страдальчески постанывая, Ямщик засеменил к лестнице.
Слава богу, здесь горел свет.
Отражений худо-бедно хватало, чтобы не красться вдоль стенки, на каждом шаге пробуя ногой лживый пол, терять драгоценные секунды, рискуя опоздать в самом постыдном смысле. Туалетов на втором этаже насчитывалось три, все двери рядышком: мужской, женский и… Нет, не для гермафродитов и трансвеститов. К счастью, даже нынешняя толерантность еще не дошла до такой изобретательности, особенно в школах. Третий туалет — барабанная дробь! Смертельный номер! — был универсальный, он же учительский. В него Ямщик и нырнул: тут над мойками висело сразу три зеркала, и четвертое — на кафельной стене, напротив дверей в кабинки. Располагались зеркала очень удачно. Еще одной удачей было то, что дверь в крайней кабинке у окна отсутствовала, как класс, обеспечивая незыблемую материальность «белого друга» и его ближайшего окружения.
Стравив подпирающее давление, Ямщик испустил гулкий вздох облегчения и целую вечность стоял в блаженной прострации, прислонившись плечом к стене. Из первобытно-бессмысленного состояния его вывел шум спускаемой воды в кабинке по соседству. Вахтер? Завуч Маргарита Станиславовна? Кто-то из учителей задержался в лицее допоздна?
Чуть скрипнув, стукнула дверца. Перед дымным прямоугольником зеркала остановилась секретарша. Одернула приталенный, кофейного цвета жакет с шелковыми лацканами, глянула вправо, влево, словно готовилась к ограблению и боялась свидетелей; ловко взбила копну светлых волос, достала из кармана помаду. Спохватившись, Ямщик принялся лихорадочно застегивать джинсы. Видеть секретарша его не могла, но рефлексы-то, рефлексы взрослого мужчины никуда не делись! Правила хорошего тона, если их вколачивать в подкорку без малого полвека, не вытравишь за полгода. Взвизгнула змейка ширинки, пальцы нащупали медную пуговицу…
Писк на грани слышимости, тонкий и гадкий, ввинтился в ухо. Пуговица вывернулась из пальцев. Ямщик нашарил беглянку вслепую, вернул в прорезь — взгляд его приковала мошка, летающая у прически секретарши. Ну, мошка. Безобидная мелюзга. Да, в разгар зимы. Да, пищит за целый рой. Ямщик моргнул, и мошек сделалось две.
Три. Четыре.
По сложным орбитам планеты-насекомые кружили вокруг солнца — женской головы. Глаза устали, подумал Ямщик. От монитора. Хорошо бы умыться.
Семь. Восемь.
Эскадрилья. Легион.
Он сбился со счета. Темной аурой мошкара зудела над секретаршей, наводившей марафет. Писк несся к горним высям, сулил мигрень; голова женщины целиком скрылась в зудящем облаке. Студенческие годы, вспомнил Ямщик. Стройотряд, «последний из могикан», куда я ухитрился попасть. Север, Новый Уренгой. Орды комаров-людоедов, мошка̀, но хуже всего — гнус. Легионы кусачей мелюзги, способной просочиться в любую щелку. Ни просроченная «ДЭТА», ни хваленый питерский «Беломор» не спасали от этой пакости.
Стройотряд запомнился Ямщику не столько мошко̀й, тундрой, ягодами и крутым заработком, сколько зыбучими песками, куда он, молодой балбес, умудрился влететь. Темная и сырая полоса, рассекшая дикий песчаный пляж, не вызвала у Ямщика подозрений, и зря. Слава богу, он ступил на предательскую зыбучку лишь одной ногой, левой — под правой осталась надежная сухая опора. Нога провалилась по колено, и чтобы вырваться из плена, насмерть перепуганному Ямщику довелось пожертвовать сапогом. Можно сказать, дешево отделался. Он не раз вспоминал тот зыбун, когда под ногами начинали проминаться лживые полы и мостовые зазеркалья. Может, потому и жив до сих пор?
Какой сапог оставить в зазеркалье, чтобы спастись?!
Из зеркала, бурлящего туманом, извергался сплошной поток гнуса. Рой вихрился угольным смерчем, словно намеревался подхватить и унести ничего не подозревающую женщину в страну Оз, на потеху злым ведьмам Гингеме с Бастиндой.
— Уходи отсюда, — прошептал Ямщик.
И сорвался, закричал в голос:
— Уходи!
Конечно же, его не услышали. Вернее, услышали, но не те, кто надо — дюжина-другая черных точек-одиночек, почуяв новую поживу, двинулась в сторону Ямщика. Они приплясывали в воздухе, словно в предвкушении пира. Ямщик вжался в стену. Бежать? Рвануть мимо облепленной гнусом секретарши? Затаиться: авось, пронесет? Решать следовало быстро: передовой дозор мошкары вился уже рядом. Вспомнив способы уничтожения пиявок, Ямщик от души плюнул в разведчиков, но позорно промахнулся.
С грохотом распахнулась входная дверь туалета:
— Александра?
— Валентин Петрович?
— А ну, марш отсюда!
Хрипатый рык ворвался в сортир, будто волна, полная колючего песка. Он наполнил помещение до краев — Ямщик ощутил это почти физически. И один ли Ямщик? Гнус колыхнулся, как от порыва ветра; разведывательный авангард унесло прочь. Секретарша вздрогнула, словно ее ударило током, и уронила помаду в умывальник.
— Валентин Петрович! Что вы себе позволяете?!
— Позволяю! Кыш, говорю!
— Вы грубиян! Кто вас учил так разговаривать с женщинами?!
У секретарши мелко задрожали губы. До сих пор Ямщик видел лишь затылок женщины, большей частью скрытый гнусом, сейчас же Александра развернулась к нему в профиль. Ямщик судорожно икнул, пытаясь столкнуть обратно в желудок подступивший к горлу комок. Лицо секретарши покрыла россыпь мелких гноящихся язвочек. Из-за них лицо плавилось, оплывало свечным воском, не в силах удержать форму. Правый глаз женщины съехал вниз, на щеку. Гнус облепил язвы и глазное яблоко, насыщаясь.
— Мамаша учила. Да иди уже!
— Что вы себе…
— Вали домой! Мне убраться надо!
Ямщик не помнил ни одного случая, чтобы хрипатый Валёк убирал в туалете — да и вообще где бы то ни было. Сторожить — это пожалуйста, а мытье полов Валентин-свет-Петрович считал ниже своего хмельного достоинства. Тем не менее, когда Ямщик, отважившись, выглянул из своего убежища, в руке у грубияна сияло оцинкованное ведро. Через край ведра свешивалась тряпка небесно-голубого цвета, на удивление чистая. По щиту и копье — вооружился Валёк деревянной шваброй, родной сестрой той, с которой начались зеркальные мытарства Ямщика.