Вурди - Владимир Колосов

„Воют. Еще как“, — не без ехидства подумал Гвирнус, прислушиваясь к звукам ночного леса.

— Где ж ты, а?

— Вишь, сбежать вздумал, — слабым голосом сказал отшельник, — правильно. Этого первым. Я бы и сам. Да что-то ноги занемели, не идут совсем. — Крякнул: — Не беда. Пройдет это. Не впервой…

Гвирнус порылся в мешке. Достал склянку с мазью. Кинул уже почти пришедшему в себя отшельнику:

— На, натри.

И двинулся по поляне, внимательно оглядывая окрестности.

— Эй!

Теперь поскуливание раздавалось совсем близко, в нескольких шагах. Но и волчий вой куда ближе, чем раньше. Еще немного и… „Какой, к вурди, щенок. Хворост надо собирать“, — ворчливо подумал нелюдим. Однако до рези в глазах всматривался в синий от лунного света снег и тихо приговаривал:

— Ну же, писклявый, ты где?

Тишина. Будто испугавшись его голоса, жалобно скулящее существо умолкло.

— Дурень. Я ж к тебе добром. А ты…

— Оно и верно. Добром, — хихикнул где-то за спиной отшельник.

— Добром, — упрямо повторил нелюдим. Щенок коротко тявкнул и снова умолк.

Там. За сосенкой», — подумал Гвирнус, ускоряя шаг, проваливаясь в рыхлом молодом снеге. «Если кобель, назову Снурком, — внезапно решил он, — если сучка…»

— Нашел гадину?

Гвирнус обернулся:

— Нашел. Ноги-то как?

— Натираю, — проворчал отшельник, — ты это… Не тяни. Слышишь? Мамаша-то близко совсем.

— Слышу, — проворчал нелюдим, наклоняясь над маленьким серым комком. — Вот ты где! Чего ж ты аж под самый камень забился, дурень? Тут, вишь, и тень, и ты аж по самую холку зарылся. А пройди я? Мимо? Я ж — не ты, ночью-то не ахти как вижу. Вот и подох бы тут без меня. Ну, чего уставился — вся морда в крови? — Он снова повернулся к костру: — Ножом, что ли, в нору совал?

— Совал. А что?

— Так. Ничего.

— Сам прирежешь? Или помочь?

— Сам, — усмехнулся охотник. Скинул теплую рукавицу, потянулся к острой мордочке и тут же отдернул руку — острые зубки едва не вцепились в его палец. Будто испугавшись сделанного, щенок заскулил. — Ишь ты! Боевой! — уважительно сказал нелюдим. — Ты не меня, ты этого кусай, — ехидно добавил он, покосившись в сторону костра. Брошенный отшельником хворост постепенно разгорался. Видно было хорошо. Бродягу (без портков). «Отморозит задницу-то», — мысленно усмехнулся охотник. Мертвого волчонка на снегу. След полозьев. Ай-ину склянку, которая валялась нетронутой там, куда ее бросил нелюдим. «Не взял, значит». Однако ноги бродяга растирал. Чем-то своим.

«Его дело», — решил Гвирнус. Он снял с плеча мешавший лук, колчан с десятком стрел. Присел на корточки. Не без удовольствия оглядел находку. Еще у костра по жалобному повизгиванию он определил, что услышанные им звуки вовсе не похожи на волчьи. Слышал он, как визжат и потявкивают волчата, — их голоса насквозь пропитаны лесом, это не потявкивание даже, а сплошной протяжный скулеж. Так ветер, залетев в печную трубу, вдруг застонет жалобно, почти по-человечьи: мол, выпустите меня отсюда, не дело это для вольного ветра — в печных трубах горевать. И ноет он, и ноет — все жилы тянет. Собачий же голос не таков. Даже жалобный, как сейчас. Тут больше достоинства. Лесом даже не пахнет. И на человечье нытье ничуть не похоже. Тут — свое. Хоть и жалобное, а с достоинством. Собака (даже месячный щенок, как этот) свою цену знает. Не будет она ни за что ни про что случайным слушателям душу надрывать. Разве что, бывает, хозяин раньше пса возьми и помри. Тогда — да. Тут уж не до достоинства — одна тоска. Ну да это дело особое. Смертное.

Щенок был хорош. То, что морда в крови, оно и понятно — вылизывал себя. Рану вылизывал. Вон на спине — аж с мясом шерсть выдрана.

— Сейчас помогу тебе. — Гвирнус полез в котомку. Лежала у него где-то на самом дне чистая тряпка. Для себя носил. Случись что — перевязать. Но сколько по лесу ни шастал, сколько со зверьем ни воевал — ни одной царапины. Будто заговоренный. Будто сам лес взялся его охранять. Другие, бывало, то на ведмедя в гуртнике напорются — еле ноги унесут, то, смотришь, лицо все исполосовано — рысь когтями прошлась. А у Гвирнуса таких случаев ни-ни. Разве что на гиблый корень он мастак нарываться. Так ведь тут никакой перевязи не надо — кровь и не течет вовсе. Гвирнус рылся в котомке в поисках тряпки, щенок же смотрел на него огромными бусинами глаз. Жалобно, с недоверием, зло.

— Терпи, — пробормотал Гвирнус. И добавил с усмешкой, прислушиваясь к приближающемуся со стороны лесного поселка вою: — Ишь как расходились. Твои небось… Дружки.

— Ты это… Побыстрей давай, — послышалось со стороны костра. — Там их в норе полно. Голыми-то руками не лезь…

— Пошли ноги-то?

— А куда они денутся? Пойдут.

«Пойдут, да поздно будет», — зло подумал нелюдим.

«Хоть и собака, а что-то волчье в нем есть, — думал он, косясь на нового знакомца. — Морда у тебя, братец, собачья. И голос, и окрас. Это не Настасьин ли дичок какой волчихе удружил? А что? Масть та же. Бурая. Ведмежья. С рыжими пятнами по всей твоей глупой морде. Да. Похоже. Он».

— Ну вот, — вполголоса сказал охотник, достав наконец небольшой отрез белой ткани. — Тут на троих таких, как ты. — Он одним рывком оторвал подходящий лоскут. — Готово. Только ты, друг, вот что — пасть-то свою не разевай. Кусаться нам ни к чему. Я ведь тебя тоже ох как покусать могу!

С этими словами Гвирнус ловко ухватил щенка за загривок и выдернул из подтаявшего от звериного тепла снега. Щенок отчаянно завизжал, дергаясь всеми лапами и ворочая большой лохматой головой, пытаясь достать зубами своего обидчика. Теперь в его визге не было никакого достоинства.

— Ага! Волчье прорезалось! — сказал сам себе нелюдим. — Ничего, мы из тебя волчье-то повышибем. — Закончив перевязку, все еще держа щенка за загривок, свободной рукой Гвирнус ловко щелкнул его по носу: — Снурком будешь!

Щенок лязгнул зубами, едва не ухватив охотника за палец. Нелюдим одобрительно покачал головой:

— Ловкий, стервец.

И, немало не заботясь тем, что зубы и когти у его нового приятеля уже успели окрепнуть и могли доставить немало неприятностей, сунул щенка за пазуху. Цыкнул на него:

— Тихо!

Щенок завозился, жалобно тявкнул, но, пригревшись, быстро затих.

— Так-то. — Нелюдим покосился на темную фигурку отшельника. «Теперь — костер», — подумал он.

И замер.

Ибо за голубоватыми от яркого лунного света стволами берез мелькнула большая серая тень…

1

«Кого родишь-то? Вурденыша?»

«Кто это сказал? Ах да! Маленький такой, — вспомнила Ай-я, — обидчивый. С плаксивым лицом.