Корниловец - Валерий Большаков

— Выходить по одному! — гаркнул Тимановский. — С поднятыми руками! Не то забросаем гранатами!

— Пошёл к чёрту! — было ответом.

— К бисовой матери!

— Бей ахвицеров!

— На своих же кишках болтаться будете, с-суки!

Кирилл сжал зубы. Сунув «парабеллум» за пояс, он сдёрнул с плеча винтовку. В ней оставался последний рожок, двадцать пять патронов, но на матросню не жалко.

«Братишки», низко пригибаясь, выскочили из крайней каюты. Один из матросов упал на пол, то ли спьяну не удержался, то ли занимал позицию для стрельбы лёжа. Зверски скалясь, багровея лицом, он вытянул загорелую, перевитую мышцами руку с воронёным «маузером» и нажал курок, снова оцарапав невезучего Романенко. Авинов израсходовал на него три патрона и в два прыжка оказался напротив распахнутой двери. За нею метались краснофлотцы, отсвечивая белыми матросками. Ближний к выходу — впалогрудый, щуплый — замахнулся, сжимая в руке гранату. Короткая очередь отбросила его вглубь каюты. Панический крик «Полундра!» сменился оглушительным взрывом, из дверей шарахнуло удушливым горячим дымом, с визгом ударили осколки. Кашляя, разводя жёлтую пелену левою рукой, Кирилл заглянул в каюту. Поразительно, но убило только двоих, считая «бомбиста», а троим лишь бескозырки сшибло да оглушило.

— Сволочи! — ворвался в каюту Романенко и разрядил обойму «браунинга».

Стоявшая у переборки троица, ошалело подтиравшая идущую из носов кровь, умирала молча — матросы падали, дёргая ногами, выгибаясь, и застывали навсегда.

— Сдаёмся! — разнёсся гулкий крик.

— Выходь! — яростно взревел Горбунков.

«Братва» повалила наружу, старательно задирая руки.

— На палубу! Бегом!

Выгнав «братишек» из кают «проветриться», марковцы и сами поднялись наверх.

— Заблудиться — нечего делать, — покачал головой Тимановский.

Первым, кого марковцы встретили на палубе, был каперанг Сергеев.

— Священника прогнали на берег, — брюзжал он, — на церковной палубе устроили клуб-курильню, иконы свалили в шкиперскую баталерку… Вот, ей-богу, всех бы на реи вздёрнул! Жаль, мачт две только…

Матросы, расхристанные, полуодетые — кто в штанах и в бескозырке, но без тельняшки, кто в бушлате на голое тело, — жались на шканцах и дрожали — кто от холода, кто от страха, кого трясло от обеих причин разом.

Сергеев встал перед строем — в чёрном мундире, погоны барски отсвечивают, кортик на боку — и осмотрел команду.

— И это моряки Черноморского флота… — выцедил он.

— Краснофлотцы мы! — крикнули из задних рядов.

— Макаки вы красножопые, — печально констатировал каперанг. — Ибо даже дикое и непотребное звание «краснофлотец» несёт в себе причастность к флоту, а флот — это стройность, чёткость, чистота и порядок безукоризненные! Я покидал «Катюшу» образцовой дамой, а вы довели её до состояния дешёвой проститутки. Хлев на палубе! — гаркнул он. — Что, хотели взять флот в свои трудовые руки? Взяли? И превратили боевые корабли в плавучие гальюны!

Часть матросов поникла, другие продолжали дерзко посматривать на офицеров. Тимановский, попыхивая раскуренной трубкой, скомандовал:

— Большевики, выйти из строя!

Двое-трое дёрнулись выйти, но товарищи придержали дураков. «Расстреляют!» — пронеслось шипение.

Вперёд шагнул матрос саженного роста, страшного вида человек, и прогудел:

— У нас большевиков нема, мы трохи другие, хто в эсерах, хто анархисты. Властей не признаём, а к «красным» откачнулись, потому как у них воли поболе вашей.

— И что ты с этой волей делать станешь? — с интересом спросил Тимановский. — Ну напьёшься. Нажрёшься. Девку облапаешь. Так это и боров любой может, кот с помойки так живёт, а ты-то венец творения. По образу и подобию Божьему создан. Тебе, помимо головки на члене, ещё и голова дана, чтобы ду-умать, а не чавкать ею! Читайте вашего Маркса, господа. Не так уж и глуп был этот немец. Знаете, что он сказал однажды? «Свобода бывает от чего и для чего». Ду-умайте, говорю вам!

Матрос засопел, раздувая ноздри и перекатывая желваки.

— Кто таков? — осведомился полковник.

— Лукьян Елманов, — пробасил матрос, — кочегар 1-й статьи.

— Так вот, Елманов, — спокойно сказал Тимановский, затянулся дымом, зажмурился, пыхнул трубкой и продолжил: — Спорить я с тобой не стану, времени нет на ерунду. Скажу одно: я — полковник 1-го Офицерского полка. У вас, у анархистов, я слыхал, флаг чёрный? Вот и у нашего полка тоже — черней некуда. Только по черноте этой белый Андреевский крест начертан! А вот на вас креста нет. Клеймо на вас! У каждого из вас на лбу незримая печать иудина! Как пошли вы за красными бесами, так и прокляли вас! И мы одного хотим — снять с вас это проклятие, вернуть вам образ человеческий. Кто-то из вас спасётся, кто-то продолжит упорствовать, так и будет переть против заповедей Божьих и законов людских — ну, тут каждый выбирает для себя. А мы, перед вами стоящие, «белые». Вот только дурь большевистскую вы из голов своих повыбейте! Не за царя мы и не за помещиков. Корнилов вон землю крестьянам отдал, а Деникин и вовсе крепостного сын! А теперь думайте.

Тимановский смолк, а капитан Сергеев начал раздавать приказы. И тысяча с лишним матросов послушалась командира. Одних страх сломил — уж больно много офицерья было, да марковцев с винтарями, другие обрадовались даже, что господа вернулись и снова будут всё за них решать, а третьи… Да кто их знает, этих третьих? Может, и в самом деле задумались. Раскаялись даже, жизнь новую начать решили, чтоб с чистого листа и без помарок. Наверняка были и четвёртые, и пятые — те, кто затаился, решив прикинуться послушными «барской» воле, и будут ждать момента, чтобы повернуть всё назад.

…Сотни моряков бросились отмывать, отчищать запакощенную «Императрицу Екатерину Великую», а в утробе корабля уже рождался басовитый гул — заворочались могучие машины, дымки показались над трубами. Оживал и «Император Александр III» — светло-серая громада с ржавыми потёками по бокам. На его палубе тоже было заметно бойкое шевеление.

Кирилл, малость успокоившись за судьбу операции, приблизился к фальшборту. Светало. Розовое полотнище распахивалось над бурыми холмами, у подножия которых выделялись цементные заводы. По набережной проехал первый фаэтон с сонным извозчиком на облучке, понурый ослик потащил громадную арбу.

Тимановский постоял рядом с Авиновым, уютно пыхтя трубкой, а после поднял голову к крылу мостика, где каперанг разминал папироску, и громко сказал:

— Пора сигнал нашим подавать. Стрельнуть бы на манер «Авроры»!

Сергеев кивнул — иезуитская улыбочка зазмеилась на его губах.

— Ох и приголублю я «краснюков»! — проворковал он и скрылся в боевой рубке. — К бою — товсь!

Минуту спустя загудела носовая орудийная башня, разворачиваясь к западу, в «эту сторону». Приподнялся один левый ствол, выцеливая здание ревкома Черноморской Советской Республики. Скрытая бронёй, шла напряжённая и слаженная работа — дальномерщик измерял дальность и передавал данные по артиллерийскому телеграфу в центральный пост, расположенный на третьей палубе непосредственно под носовой боевой рубкой. Матрос-гальванер вводил дальность до цели в задающий прибор прицела, и тот передавался на все орудия разом. Упреждённая дальность до цели… Курсовой угол цели… Поправки… Целик…